Книга Двенадцать шагов фанданго - Крис Хаслэм

Арапчонок подбежал на скрипучих резиновых подошвах и, схватив за волосы, откинул мою голову назад.

— Ешь, — процедил он сквозь зубы, запихивая в мой рот вонючее кухонное полотенце.

Я чувствовал, что Бенуа стоит позади меня. Не было сомнений, что ничто не сможет отвлечь его внимание. Сообщники были озабочены появлением неизвестного фургона.

— Ты видишь их, — прошептал Жан-Марк.

— Да, они остановились.

— Что они делают?

— Ничего.

— Что ты имеешь в виду, черт возьми, под словом «ничего»? — взвизгнул Жан-Марк.

— Ничего, — повторил арапчонок. — Они просто… ждут… ходят вокруг.

Теперь я изменил свое мнение о темном фургоне. Хотел, чтобы его пассажиры зашли в дом.

— Они уходят.

— Уходят? — переспросил Жан-Марк. — Ты уверен?

— Уходят, — подтвердил арапчонок.

Я почувствовал, как сжались мои внутренности, как кровь хлынула от конечностей к моим жизненно важным органам. Закрыл глаза, склонил голову и задержал дыхание. Меня ожидало первое из необозримого числа тяжелых испытаний.

Как оказалось, первым испытанием стал удар подушкой, но он имел определенный смысл.

— Встань и сядь здесь, — приказал Жан-Марк. В его голосе смешались ярость, злоба, насмешка и удовлетворение.

Я поднялся, прошел к столу, не отрывая взгляда от его загорелого лица.

— Не смотри на меня так, — сказал он угрожающим тоном. — Тебе следует быть учтивым.

Я опустился в кресло. Мое тело сковала свинцовая усталость.

— Для чего?

Для чего? Как говорил Жан-Марк, ситуация в Кадисе не вернется. Может, я ударился головой в нужном месте, когда меня тащили из машины, или к моему опыту что-то, наконец, прибавилось, но, когда я изучал вспученную осыпающуюся поверхность стены и прислушивался к нервной перебранке похитителей, с моих глаз спала пелена на время достаточное для того, чтоб усвоить истину. Эта истина заключалась в том, что мир, в котором я привык жить, пришел к концу. Что бы я сейчас ни предпринял, это не могло спасти меня от смерти, поскольку она была предопределена восемь дней назад, а я был слишком толстокож, чтобы понять это. Мне следовало умереть, а мое имущество должно было перейти в руки моих убийц. Кокаин излучал нездоровье и неудачу, как краденые стержни из плутониевого русского реактора. Даже если бы я преуспел в бегстве от лягушатников, кокаин, видимо, продолжал бы заражать меня и приносить несчастье всем людям, которые попадали в искрящийся круг его вредоносного воздействия. Он был прекрасен, изумителен и ужасен. Он владел моей волей настолько, что даже сейчас, если бы меня поставили перед выбором: кокаин или свобода, я бы предпочел все-таки первое.

Жан-Марк стоял рядом со мной, опершись обеими руками о стол. Он был так близко, что я мог видеть пятна на его манжетах, обонять запахи пота и солярки, исходящие от его рубашки. Его фургон работал на дизельном топливе.

— Итак, где кокаин?

— Там, снаружи, — сказал я, — сейчас схожу и принесу. Перед этим скажи мне кое-что. — Возможность получить от него ответ была пятьдесят на пятьдесят. Такое всегда происходило в кино перед развязкой.

— Что? — спросил Жан-Марк.

— Откуда этот кокаин? Каково его происхождение?

— Не твое собачье дело, — ответил он. — Иди и принеси.

Он подталкивал меня в последний путь, к дереву для линчевания, отказав мне в лишних пяти минутах, в течение которых можно было сформулировать план, способный осчастливить нас всех.

— Позволь несколько слов, — взмолился я. — Последний глоток и немного слов. Может, мы на чем-нибудь сойдемся. Под мойкой на кухне бутылка «Бейлиса».

Жан-Марк распрямил плечи и вздохнул разочарованно:

— Иди и принеси этот чертов кокаин, понял?

Я сжал руки в кулаки.

— Мне нужны гарантии! — воскликнул я почти патетично.

— Что, ты думаешь, он должен сделать? — спросил Бенуа. — Позволить тебе уйти?

Я повернулся к нему лицом.

— Почему бы и нет? Какой от меня вред? Проявление милосердия — свойство благородного человека. Я не собираюсь никому рассказывать…

Жан-Марк, игнорируя меня, улыбнулся арапчонку:

— Что я тебе говорил? Воистину, пути Господни неисповедимы. Пойди достань из фургона эту идиотскую штуку.

Арапчонок вышел из дома, радуясь возможности выбраться на свежий воздух.

— Что происходит? — воскликнула Мэри, сгорбившись на тахте.

Жан-Марк ударил меня по спине, прежде чем я смог ответить на вопрос.

— Ты думаешь, мне нравится все это делать? — закричал он. — Думаешь, это легко? — Он наклонился так близко, что я почувствовал его смрадное дыхание. — Ты вынуждаешь меня! Дерьмо такое! Ты похож на этого идиота, Арта Гарфункеля,[35]на свою тупую суку, мир полон псов… — Он разгорячился и заговорил неразборчиво, лишь через несколько секунд я смог понять, что он сказал. Альберто действительно слегка походил на Арта Гарфункеля. Но даже сейчас, когда в моей опустошенной душе почти ничего не осталось, я почувствовал нечто похожее на треск, шипение и замирание звуков.

Неопознанный местный житель.

— Сколько у тебя сейчас трупов? — спросил я. — Семь, восемь? Хочешь по два трупа за каждый килограмм? Стоит ли он этого?

Жан-Марк вытер рот и сильно ударил меня в грудь.

— Каждый из них на твоей совести, — заявил он. — Если бы не ты, никто бы не заставил меня это сделать. — Потом добавил, улыбнувшись: — Во всем этом твоя вина, но ты вынуждаешь меня нести ответственность за последствия твоих действий.

Цепь событий, которая снова поставила меня под дуло французского автомата, внезапно прояснилась. Осознав, что я вряд ли завалюсь в один из баров Матамороса, Жан-Марк, должно быть, решил еще раз навестить своего немецкого информанта в крепости. Гельмут рассказал ему все, что знал, ибо предательство похоже на перерезанную артерию, которая легко раскрывается, но трудно закрывается. В этот раз, однако, от Гельмута было мало пользы, поскольку он не имел представления, где я. Он поссорился с лунатиком в кепке, прибывшим с канистрой бензина.

Какой демон шептал на ухо Альберто, убедив его встретиться с чертом? Какое непоследовательное и нелогичное рассуждение заставило его совершить столь безумный акт? Он говорил мне, что был контрабандистом, что у него есть планы на чрезвычайный случай, и я понял это в том смысле, что он незаметно исчезнет. Какой резон был прибывать в крепости, в перегруженном авто с галлоном бензина и зажигалкой Zippo? Я тяжело опустился на стул, позволил голове упасть в подставленные руки и стал качаться от тошнотворного головокружения и обостренного чувства вины. Альберто знал, что я был в доме Кровавой Мэри, и, прежде чем умереть, предал меня. Из его глотки вырывались слова предательства, а потом пламя заставило его смолкнуть. Какую боль он пережил перед тем, как меня сдать, и сколько ее добавил акт предательства?