Книга По агентурным данным - Фридрих Незнанский

— Возможно, и такие. Нужно же мне тренироваться. На ком, как не на тебе? Ну, согласен?

— Что ж, попробуем. Учти, это первое в моей жизни осознанное интервью.

— Просим! — рассмеялась Марина.

Алиса тем временем слушала взрослых с самым серьезным видом.

— Тем интереснее! Итак, ваше имя?

— Макс Холинер. Он же Максим Орлов, он же Мартин Фегель.

— Стоп, стоп! Это не допрос! Держись свободнее, и больше юмора!

— Постараюсь, — пробурчал Макс.

— То есть вы триедины в одном лице?

— Ну, до святости мне очень далеко, если ты намекаешь на Святую Троицу. Пожалуй, я куст шиповника, состоящий из трех ветвей. Колючий, но прекрасный!

— Вот! Это уже лучше! — одобрил Алекс. — И какая из них главная?

— Трудно сказать. Каждой отданы годы жизни. А вот самая длинная, пожалуй, принадлежит Максу Холинеру. Но и ее можно разделить надвое.

— Что ж, тогда будем обращаться к вам, как к Максу Холинеру. Кто вы по национальности?

— О, с этим просто. Я немец. Хотя. Наверное, национальная принадлежность определяется культурой, с которой соотносит себя человек. Тогда. Разумеется, я немец, потому что люблю великих немецких композиторов и великих немецких философов. Но и русский.

— Потому что обожаете великую русскую литературу? — с улыбкой перебил Алекс.

— Да! И что тут такого? — сердито откликнулся Макс.

— И американец, не так ли? Потому что, хотите вы этого, или нет, но являетесь составляющей американской культуры. Во всяком случае, на современном ее этапе.

— Это вопрос?

— Комментарий. Интервьюер обязан польстить объекту интервью, чтобы расположить его к себе, понятно?

— Понятно. Считай, что с этой задачей ты не справился.

— Что ж, тогда продолжим, — не моргнул глазом Алекс. — Где ваша Родина, Макс?

— О, господи, ну и вопросы.

— Мы можем прекратить, — дал задний ход Алекс. Было видно, что Макс слишком серьезно отнесся к

этой неудачной, видимо, затее.

— Нет, раз уж согласился. Для меня это действительно трудный вопрос. Но раз ты задал его, значит, ответ важен и для тебя. Где моя Родина? В Германии, где я родился среди таких же, как и я, немцев? В России, которую защищал от других немцев? В Америке, которая дала мне приют, возможность быть свободным и реализованным? Не знаю, что ответить тебе. Он задумался, теребя край скатерти.

— Может быть, вы человек будущего? Наверное, в будущем не будет этого понятия? — попытался помочь Алекс. — Границы раздвинутся, усовершенствуются средства передвижения… Будет выбран международный язык общения. Другая страна будет как. другой район своего города.

— Не знаю, не знаю. Наверное, человек считает Родиной то место, которое готов защищать. И тогда моя Родина несомненно Россия. А может быть, то, где он был счастлив? Это ведь не всегда одно и то же место. Я имею в виду, счастлив не секундами или днями, как бывает с каждым из нас. А счастлив в более широком и протяженным во времени смысле. Беззаботен, что ли. И это время, как правило, ассоциируется с детством. И в таком случае, понятие Родина, думаю, не исчезнет.

Он снова задумался, затем продолжил:

— Во всяком случае, в сорок пятом году я рванул именно в Берлин, чтобы увидеть улицу своего детства и постоять под окнами дома, где родился. Откуда увели моих родителей.

Он замолчал, погрузившись в свои мысли, и тихо добавил:

— Правда, это моя любовь к своей Родине обернулась гибелью лучшего моего друга.

На террасе повисла тишина.

— Прости, Макс, я не хотел напоминать тебе.

— Максим, вы совершенно напрасно столько лет вините себя в смерти Егора! — произнесла вдруг Марина и коснулась руки Макса. — Раз уж разговор коснулся этой темы, я расскажу вам. Сын добился, чтобы нам дали материалы «дела» Егора Петровича Хижняка. У нас ведь теперь гласность, перестройка и все такое. Я видела все бумаги, касающиеся Егора. На меня там тоже было «досье», и было хорошо известно, кем мы были друг для друга. Первый донос на Егора написал некто Ребров, служащий нашего конного завода. В те дни, когда Егор был в отпуске, он имел неосторожность поделиться чем-то, какими-то подробностями службы с нашим учителем, с Михалычем. Ребров подслушал и накатал донос. Кроме того, в руководстве Смерша очень неоднозначно относились к полковнику Игнатьеву. Он ведь был учеником Блюхера. И, соответственно, к Егору, как к его подчиненному. Он ведь ершистый был и колючий, наш Егор.

Егора расстреляли после смерти самого Игнатьева. Того казнили прямо на Лубянке. Но это было уже в сорок шестом. А в сорок пятом ваша самоволка в Берлин была лишь поводом для инициации «дела» против Егора. А финалом стали показания Олега Ивановича Сташеви-ча, которые он дал на следствие после событий в Дубро-вицах.

— Олега?

— Да. Мне не хотелось огорчать вас, но нельзя же жить с бесконечным чувством вины, тем более, не вашей! Олег показал, что вы с Егором были в сговоре, что вашей задачей являлось прикрыть отход на Запад Курта Домбровски. А Егор должен был вас прикрыть. Думаю, он не сам все это выдумал, а лишь написал то, что от него требовалось. Но он это написал. Думаю, он и от записок Егора избавился, потому что руки жгли.

Макс побледнел и сразу постарел лет на десять. Он беспомощно взглянул на Алекса.

— Леша.

— Воды? Таблеток? — всполошился тот.

И тут из глубины сада раздался низкий, чуть хрипловатый женский голос:

— А я думаю, лучше всего подойдет стакан виски!

В полосу света, падавшего с террасы в темноту сада, шагнула невысокая женщина с круглым, очень милым лицом, обрамленным вьющимися каштановыми волосами. На ней была длинная, широкая юбка и длинная, навыпуск, клетчатая рубаха.

— Люси! — радостно воскликнул Алекс. — Проходи скорей! Как хорошо, что ты приехала!

— Иду! А кстати, мистер Холинер! Вы не ответили на один вопрос: какие женщины вам нравятся?

— Мне нравятся невысокие полненькие шатенки тридцати пяти лет от роду с непочатой бутылкой виски в руках, — откликнулся наконец Макс.

И все облегченно рассмеялись.

ИЮЛЬ 2005, Петербург

Алекс должен был встретиться с Алисой на Аничко-вом мосту. Место очень оживленное, многолюдное, но она сама его выбрала, а он подчинился. Времени у него было достаточно, и он прошел вдоль Невского проспекта от Московского вокзала в сторону Адмиралтейства. Весь Невский, то тут, то там, был зашит огромными рекламными щитами, за которыми угадывались строительные леса. Из любопытства он заглянул за один из них. Целый квартал, уходящий в сторону Стремянной, представлял собою стройку. На растяжке значилось, что указанный квартал буде принадлежать какому-то банку. За два дня пребывания в Питере он вообще отметил изобилие самых разных банков во всех районах города. Просто Питер-сити какой-то. Он не был здесь несколько лет, и отметил, что город изменился. Стройки-перестройки. Вкрапления новомодных сооружений в старую питерскую архитектуру. Особенно это было видно на Петроградской стороне, где жили родители Люси, и куда он привез ее из аэропорта. Дивный питерский модерн соседствовал с тупорылым стекло-бетоном, который конечно же принадлежал очередному банку.