Книга Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева

Борисоглебский рассказывает о тайнике, который расположен накрыше. Ну явно на крыше! Он даже остерегает Максима Николаевича, чтобы тот неупал. За что мог зацепиться улетевший шарф? Да за трубу, скорей всего. Значит,тайник на крыше около трубы. На какой крыше?

Ты миллион раз видел это место из бывшего моего окошка .

Я не знаю, где находилось «бывшее окошко» Борисоглебского.Зато я знаю, где жил Асин брат. Кухонное окно выходит на крышу, я помню, какАннушка просто-таки выгоняла своего барина на крышу, чтобы дать мне возможностьубежать…

Я поворачиваюсь и со всех ног спешу в обратном направлении.Прохожу мимо своего дома, словно мимо чужого, и только через кварталспохватываюсь, что миновала его.

Почему не зашла, не отдохнула, не поела, ведь у меняподкашиваются ноги от усталости и голода? А впрочем, в моей разоренной квартирене больно-то отдохнешь, а есть у меня совершенно нечего. Жалкие остатки пшенкирассыпаны по полу, смешаны с солью и мукой. Ни кусочка хлеба – ведь Дуняша,которая получала продукты по моим карточкам, убита… Карточки оставались у нее.Они пропали.

И тут я останавливаюсь, словно натолкнувшись на стену,сложенную из кирпичиков-вопросов. А все-таки что искали у меня и у Дуняши? Тольколи драгоценности? Почему же не нагрянули в другие квартиры? Почему пыталиДуняшу? Что хотели узнать у нее? Не то ли, куда девалось письмо, переданное ейнесчастной, загнанной беглянкой? Наверное, тетушка Аси Борисоглебской невыдержала мучений в Чеке и выдала Дуняшу. А та, конечно, назвала меня. И тогданалетчики ринулись в мою квартиру…

Но дверь! Аккуратно открытая, а потом так же аккуратнозапертая дверь. Ее не ломали, а открывали ключами…

Да все просто! Да, все очень просто.

Я устало провожу рукой по лбу.

И в самом деле просто. Ключи были взяты при обыске у Кости,конечно. Как тут все совпало: и алчность гробокопателей – «душки-матроса» иИвана Фролова, которые превратили горе, страдания, смерть в доходноепредприятие, – и маниакальное стремление Елены Феррари завладеть чем-то,принадлежащим Мансуровым.

Чем? «Тетрадь и все остальное» , – пишет Борисоглебский. Чтоименно интересует Елену Феррари? Тетрадь или «остальное»? Или все разом? И причем тут Франция?

Мне теперь ничего не остается, как только попытаться всеразузнать, выяснить, понять. Домой возвращаться нельзя. Там на меня расставленыте самые зловещие мрежи , о которых пророчески напомнила строчка, всплывшая вмоем разгоряченном мозгу. Тут могут ворваться в любую минуту – замучить меня,пытая, чтобы завладеть ключом к открытию тайны – письмом.

Сейчас ключ у меня.

Осталось найти дверь, которую он сможет отворить.

Наконец я достигаю знакомого дома, вхожу в парадное.Лестница пуста. Все двери заперты. Я ступаю по лестнице осторожно и все равнофизически ощущаю, как из глубин квартир неслышно подкрадываются и с замирающимсердцем приникают с той стороны к своим дверям люди, гадая: не к ним ли идут?Кто? Зачем?

Я прохожу мимо, поднимаюсь выше, и мои шаги словно бысопровождает едва слышный шорох осенних листьев, несомых ветром. Не видимыемною люди с облегченными вздохами отступают от своих дверей и благодарятсудьбу, даровавшую им возможность еще пожить.

Долго ли? Коротко? Этого не знает никто.

Останавливаюсь на пятом этаже. Я ожидала увидеть знакомуюдверь висящей на одной петле или вовсе вывороченной и не поверила глазам,увидев, что она чинно закрыта. Мелькнула надежда, что покойная Дуняша ошиблась,что над Аннушкой и ее барином не разразилось никакой беды… но тут же замечаю,что дверь не заперта, а лишь только притворена. С обеих сторон висят обрывкибумажки с печатью Чеки. Итак, дверь была опечатана, да, видимо, кто-толюбопытствующий раскрыл ее. Ну что ж, тем лучше, не то сорвать печать пришлосьбы мне.

Осторожно тяну на себя створку и заглядываю. Хоть я всюдорогу готовила себя к тому, что увижу, а все же картина царящего и здесьразгрома ударяет по глазам и по сердцу. Сквозняк гуляет по комнатам, ворошараскиданные вещи, переворачивая страницы книг. Видимо, те, кто учинил разгром,уходя, забыли закрыть окно, вот сквозняк и распахнул дверь, и сорвал печать.

Вхожу, и первое, что вижу, – это фотографическая карточка вразбитой рамке, косо повисшая над кроватью. Во время своих «пряток» в прошлыйраз я, конечно, не обратила на нее внимания, а если бы разглядела, все могло бысложиться иначе.

На снимке четыре человека. В центре мужчина лет шестидесяти,в усах и бороде, одетый в сюртук. Рядом с ним девушка, которую я узнала быкогда угодно и где угодно, – Ася, Анастасия Николаевна Мансурова, в замужествеБорисоглебская. Снимок, как я понимаю, сделан примерно в то время, когда оназвалась Коломбиной и читала на литературных вечерах футуристические стишки.Рядом с ней молодой, улыбчивый штабс-капитан с чисто русским красивым, сильнымлицом. Он держит Асю за руку. Нетрудно догадаться, что это АлексейБорисоглебский. Видимо, бородатый мужчина в сюртуке – отец Аси, потому что ониочень похожи. И еще один молодой человек объединен с ними явными чертамифамильного сходства: вот он, Максим Мансуров. Его лицо я тоже узнала бы когдаугодно и где угодно. Да вот беда: не даст мне судьба такой возможности, и этафотография – все, что останется у меня в память о нем и его сестре.

Я освобождаю снимок от покореженной рамки и осколков стекла,отряхиваю и прячу в карман своей жакетки, к дневнику.

Оглядываюсь. Окно на кухне открыто настежь. То самое окно!

Подхожу к нему. Да, крыша этого дома уложена оченьсвоеобразно: как раз напротив кухни она резко понижается, образуя нечто вродеступеньки, и поэтому из окна можно вылезти на скат крыши.

Смотрю в окно. Предположим, у меня был бы шарф, предположим,порывом сквозняка его сорвало бы с моей головы и понесло на крышу. За что онмог бы зацепиться? Да не за что другое, как вон за ту трубу, торчащую почти насамом гребне!

И в моей памяти звучит возбужденный голос Аннушки: «Вывылезайте, вылезайте, да поглядите, каково можно во-он за той трубой, загребеньком устроиться! Не бойтесь, я, старуха, и то лазила на карачках!»

Ну, видимо, теперь придется слазить за трубу и мне.

Одной рукой подбираю юбку, другой берусь за створку иосторожно выбираюсь на крышу. О господи! Совсем забыла, как скрежещет здеськровельное железо! И не подозревала, какое оно скользкое! Воистину, пробратьсяпо нему можно только на карачках, на четвереньках то есть, и то стараясь неглядеть ни по сторонам, ни тем паче вниз.

Ничего, ничего, здесь не так уж и далеко…