Книга Тайна Найтингейла - Филлис Дороти Джеймс

— Завтра можете распоряжаться о чем угодно. А сейчас оставьте меня в покое.

Он поднялся с кресла. Она, поддерживая, взяла его за руку. Но, наверное, он сделал какой-то знак, потому что она опустила руку. Стоя на ногах, он почувствовал удивительную легкость. Странно, что такое невесомое тело может выдержать вес такой тяжелой головы. Он поднял руку, чтобы пощупать, что там у него такое, и наткнулся на шероховатость бинта: казалось, от нее до черепа — огромное расстояние. Затем, стараясь смотреть прямо перед собой, он беспрепятственно прошел к двери. Уже подойдя к ней, он услышал голос Кортни-Бриггза:

— Вы ведь захотите узнать, где я был, когда на вас напали. Я был у себя в комнате во врачебном корпусе. Я сегодня ночую там, потому что завтра рано утром у меня операция. Жаль, не могу представить вам алиби. Могу лишь надеяться, что вы понимаете, что если я захочу кого-нибудь убрать, то в моем распоряжении имеются более тонкие способы, нежели клюшка для гольфа.

Далглиш не ответил. Не глядя по сторонам и не проронив больше ни слова, он вышел из демонстрационной и тихонько прикрыл за собой дверь. Лестница показалась ему труднопреодолимым препятствием, и поначалу он даже испугался, что не сможет вскарабкаться на нее. Но потом решительно ухватился за перила и, осторожно ступая, шаг за шагом добрался до кабинета и устроился в кресле поджидать Мастерсона.

Глава восьмая

Круг выжженной земли

I

Было почти два часа ночи, когда привратник у главных ворот пропустил Мастерсона на территорию больницы. Пока он вел машину к Дому Найтингейла по извилистой дороге между рядами черных шумящих деревьев, ветер понемногу крепчал. Во всем доме было темно, кроме одного-единственного освещенного окошка, где все еще работал Далглиш. Мастерсон хмуро посмотрел на окно. То, что Далглиш все еще в Найтингейле, раздражало и несколько смущало его. Он предполагал, что придется давать отчет о проделанной за день работе, и сама по себе такая перспектива не казалась неприятной, потому что его позиции подкреплялись успехом. Но сегодня был длинный день. И он надеялся, что им не придется провести всю ночь за работой, как то было в обычае у старшего инспектора.

Мастерсон вошел через черный ход и дважды повернул ключ в замке, запирая за собой дверь. Жуткая, зловещая тишина огромного вестибюля навалилась на него. Казалось, дом затаил дыхание. Он снова вдохнул смесь чужих, но ставших уже знакомыми запахов дезинфекции и полироля — неприятных и немного пугающих. Словно боясь потревожить спящий дом, хоть и наполовину опустевший, он не стал включать свет и пересек вестибюль, освещая себе дорогу электрическим фонариком. Белыми пятнами светились на доске объявления, напоминая ему поминальные записки в притворе какого-нибудь иноземного храма. От всего сердца помолись за душу Джозефин Фаллон. Он вдруг заметил, что поднимается по лестнице на цыпочках, словно боясь разбудить мертвых.

В кабинете на втором этаже за своим столом сидел Далглиш, а перед ним лежала раскрытая папка. Мастерсон остановился в дверях как вкопанный, стараясь скрыть свое удивление. Лицо инспектора исказилось и посерело от боли под огромным коконом белого эластичного бинта. Он сидел очень прямо, положив руки на стол и слегка придерживая ладонями края страницы. Эта поза была знакома. Мастерсон подумал — и не первый уже раз, — что у инспектора замечательно красивые руки и он умеет выгодно показать их красоту. Он уже давно пришел к выводу, что из всех известных ему людей Далглиш, наверное, наиболее самолюбивый. Это природное высокомерие очень тщательно скрывалось от чужих глаз, и потому отрадно было обнаружить в нем хотя бы мелкое проявление тщеславия. Далглиш взглянул на него без улыбки.

— Я надеялся увидеть вас два часа тому назад, сержант. Чем вы занимались все это время?

— Добывал информацию нетривиальными методами, сэр.

— Вы выглядите так, будто нетривиальные методы были использованы по отношению к вам.

Мастерсон удержался от напрашивающегося на язык дерзкого ответа. Если старик не хочет раскрывать тайну своего ранения, то и он не собирается доставлять ему удовольствие проявлением любопытства.

— Я танцевал почти до полуночи, сэр.

— В вашем возрасте это должно быть не слишком утомительно. Расскажите мне об этой даме. Похоже, она произвела на вас сильное впечатление. Вы приятно провели вечер?

Мастерсон мог с полным основанием возразить, что вечер провел ужаснейшим образом. Но удовлетворился лишь пересказом того, что узнал. Показательное танго было благоразумно забыто. Интуиция подсказывала, что Далглиш вряд ли найдет это смешным или остроумным. Хотя в основном он дал довольно точный отчет о проведенном вечере. Он старался говорить без лишних эмоций, придерживаясь фактов, но про себя отметил, что пересказ некоторых моментов доставляет ему удовольствие. Его описание миссис Деттинджер было немногословным, но едким.

Под конец он уже почти не старался скрыть свое презрение и отвращение к ней. И чувствовал, что довольно хорошо справился со своей задачей.

Далглиш слушал молча. Его забинтованная голова все еще склонялась над папкой, поэтому Мастерсон не мог догадаться, что он чувствует. Когда рассказ был окончен, Далглиш поднял глаза.

— Вам нравится ваша работа, сержант?

— Да, сэр, по большей части.

— Я ожидал от вас такого ответа.

— Надо ли понимать ваш вопрос как упрек, сэр?

Мастерсон сознавал, что вступает на опасную почву, но был не в состоянии удержаться от первого пробного шага.

Не отвечая на вопрос, Далглиш сказал:

— Я не думаю, что можно быть сыщиком и всегда оставаться добрым. Но если вы только заметили, что жестокость становится приятна сама по себе, то, наверное, пришло время перестать быть сыщиком.

Мастерсон вспыхнул и ничего не сказал. И это говорит Далглиш! Далглиш, которому настолько наплевать на личную жизнь его подчиненных, словно он даже не подозревает, что она у них есть; Далглиш, чей сарказм мог ранить так же сильно, как дубинка в руках другого человека. Доброта! А насколько добр он сам? Сколько из его замечательных успехов достигнуто с помощью доброты? Разумеется, он никогда не был груб. Он был слишком горд, слишком щепетилен, слишком сух, слишком — черт побери — безжалостен, чтобы опускаться до чего-то столь понятного, как прозаическая грубость. Столкнувшись со злом, он лишь морщил нос, а не топал ногой. Но доброта! Расскажи это своей бабушке.

Далглиш продолжал так, будто не сказал ничего особенного:

— Нам, конечно, придется еще раз встретиться с миссис Деттинджер. И надо будет записать показания. Как вы думаете, она говорила правду?

— Трудно сказать. Не представляю, зачем бы ей врать. Хотя она странная женщина и была не очень-то довольна мной в тот момент. Может быть, вводя нас в заблуждение, она испытывала своеобразное удовольствие. Могла, например, назвать кого-то из других подсудимых именем Гробел.