Книга Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

Двойные двери в конце бального зала стояли открытыми. Имоджин на мгновение приостановилась на пороге.

– Красиво, – сказала она, восхищенная увиденным.

– Она приняла за образец театр в Бленхейме и следовала ему, – пояснил Рейф.

Стены были покрыты яркими росписями, увенчанными фризами со смеющимися античными масками вдоль всего потолка. Просцениум был обращен к рядам стульев, обитых темно-красной полосатой тканью.

И тут из левой кулисы появилась молодая девушка с лицом, оживленным, как ярко горящее пламя. Она побежала им навстречу, живо и радостно их приветствуя. Потом мисс Хоз, потому что это была она, сделала грациозный реверанс Гризелде, которую представил мистер Спенсер, после чего она и мисс Питен-Адамс обменялись любезностями.

Рейф не сводил глаз с актрисы и внимательно ее разглядывал.

– Она не леди, – прошептал он на ухо Имоджин.

– Нет, – ответила та. – Но такая хорошенькая.

Мисс Хоз была самой миловидной девушкой, какую доводилось видеть Имоджин. В ней все было прелестно – от блестящих локонов до маленького треугольного личика и от огромных глаз до изящной фигурки. Она казалась воплощением женственности и одета была в розовое платье оттенка распускающейся розы. Костюм ее был тщательно продуман – он был пленительным, но не вульгарным.

– Да, – согласился Рейф. – Это большая удача для актрисы.

Мисс Хоз расточала улыбки мисс Питен-Адамс и без умолку болтала о роли миссис Ловейт. Она постаралась наглядно показать, насколько хорошо понимает характер этой роли. Внезапно ее облик изменился, и она приняла позу усталой светской дамы.

– Вы так не думаете? – воскликнула она, отбрасывая облик и манеры миссис Ловейт, будто скинула плащ небрежным движением плеч.

Имоджин изумленно заморгала. Это было самым странным зрелищем, какое ей доводилось наблюдать. Только что мисс Хоз была несколько усталой, капризной и жеманной красавицей, а в следующую минуту уже стояла перед ними в облике юной свежей девушки с невинным лицом.

– Вы не согласны? – спросила она мисс Питен-Адамс, несколько ошарашенную избытком энергии, источаемой мисс Хоз.

– Да нет, – слабо ответила та. – Вы совершенно правы. Боюсь, у меня немного болит голова. Может, мы возобновим этот разговор, когда начнем репетиции, после ленча?

Мисс Хоз одарила ее лучезарной улыбкой:

– Я к вашим услугам, когда вам только будет угодно.

– Конечно, – пробормотала мисс Питен-Адамс.

– Моя мать, – сказал Рейф Имоджин, – всегда сдабривала любителей хорошей дозой профессиональных актеров. И ты видишь, почему она это делала. Мы будем ощупью искать путь, натыкаясь друг на друга, а мисс Хоз, как она ни молода, поможет нам подтянуться.

– Да, – согласилась Имоджин. – Хотя я не уверена, что мисс Питен-Адамс хочется, чтобы ее подтягивали.

В этот момент Гейб подвел к ним мисс Хоз. Ее реверанс был хорошо рассчитанной смесью приветствия и изъявления почтительности.

И похоже, одной только мисс Питен-Адамс мисс Хоз не понравилась. Ее тон был излишне и неуместно резок, когда она подтвердила, что мисс Хоз знает всю свою роль. И голос ее стал немного резче, когда мисс Хоз сказала, что практически знает текст всей пьесы и будет счастлива еще исполнять и обязанности суфлера, хотя, сказала она, у нее нет сомнений, что все леди и джентльмены выучили свои роли.

– Нет! – бодро отозвалась Гризелда. – Вам придется помочь мне, милочка.

По-видимому, она поняла, что мисс Хоз отнюдь не похожа на образ безнравственной актрисы, которая заманила герцога Кларенса в свои сети и нарожала около дюжины незаконных отпрысков.

Рейф потянул Имоджин прочь от начавшейся дискуссии по вопросу о том, где должен расположиться суфлер, когда Гризелда окажется на сцене, чтобы показать ей театральные декорации, развешанные по стенам.

– Мать, – сказал он, – очень любила настенную живопись. У нее в спальне висела картина, изображавшая Диану-охотницу за любимым делом.

– Господи, – сказала Имоджин, глядя на довольно искусное и живое изображение принца Гамлета на башне замка. По крайней мере она решила, что это принц Гамлет, потому что упомянутый джентльмен сжимал в руке одновременно блестящий череп и кинжал. – И эта роспись в спальне все еще не тронута?

– Отец приказал закрасить ее после смерти матери, – сообщил Рейф.

– Почему? – нахмурилась Имоджин.

– На картине был изображен Актеон, подглядевший купание Дианы, – пояснил Рейф любезно. – Если ты помнишь, Диана превратила Актеона в оленя, и его собственные собаки растерзали его.

– Твой отец…

– По-видимому, он счел это завуалированным предостережением моей матери.

– Должно быть, твои родители были интересными людьми, – сказала Имоджин.

Поскольку такое предположение исходило от Имоджин, то он решил сказать правду:

– Мать, конечно, обожала театр. Но отец, судя по всему, любил мать Гейбриела.

Она подняла на него глаза.

– Должно быть, это было тягостным для твоей матери.

– Холбрук всегда был чопорным и холодным, – сказал Рейф, вспоминая отца. – Я думаю, он не любил мать, и нас тоже… Хотя, возможно, моего брата Питера он переносил лучше, чем меня.

– Как эгоистично! Не любить собственных детей, оттого что они были рождены в браке, в котором ты разочаровался.

– Да, – медленно выговорил Рейф. – Боюсь, что мой отец во многих отношениях был очень эгоистичным человеком.

Он подвел ее к другой панели. Упитанный Основа с изумлением оглядывался вокруг, а Пэк как раз напяливал на него ослиную голову.[17]

– Кто это? – спросила Имоджин.

– Ты читала «Сон в летнюю ночь»? – спросил Рейф.

– Думаю, да… О, это же мастеровой, которого одарили ослиной головой.

– Основа осмелился ухаживать за Королевой Фей, – сказал Рейф, испытывая странное чувство, – только когда на нем оказалась ослиная голова. Она была так прекрасна, что ему пришлось изменить обличье.

Он смотрел на Имоджин сверху вниз. Ее волосы были гладкими и блестящими, будто его руки никогда к ним не прикасались и не приводили их в беспорядок, словно он не видел их распущенными и упавшими на плечи и не ласкал ее, прикасаясь к ней гораздо грубее. Она смотрела на него снизу вверх с любопытством, и брови ее удивленно поднялись.

Но постепенно изумление уступило место какому-то другому чувству, она отвела глаза и поспешила удалиться к другой группе присутствующих.

Рейф с минуту стоял неподвижно. Он почти ощущал тяжесть ослиной головы на своих плечах.