Книга Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— Ты видел фильм «Дикая орхидея»?

— Нет.

— То есть это другой фильм. Тоже «Дикая орхидея», только там другой сюжет, другие актеры. И название как-то изменено. Не «Дикая орхидея», а…

— «Три товарища».

Вика совсем было собралась обидеться, но в последнее мгновение передумала и шлепнула его по руке.

Как-то в разговоре она сказала: «Когда я без телефона, я как потерянная. Причем со страшной силой». Он тогда подумал, что слово «потерянная» вообще очень к ней подходит. Вика не могла сосредоточиться на одной мысли, поминутно меняла планы, смотря фильм, не следила за основным сюжетом, но подмечала какие-то мелкие детали, не имеющие прямого отношения к происходящему. Например, говорила, что ей нравится расцветка юбки у смертельно раненной героини. Тождество с самой собой было для нее непосильной задачей. Вдруг она принималась говорить, что хотела бы бросить скрипку и перейти на саксофон. Переехать в Таллин, постричься наголо или выучить арабский. Она ежеминутно мечтала быть где-то в другом месте, говорить на другом языке с другими людьми, переписать каждую страницу своей жизни. Но, поскольку жить приходилось в нынешнем сценарии, все действующие лица, их реплики, характеры, костюмы, все декорации и музыкальное сопровождение казались ей необязательными, ошибочными, требующими замены. В том числе и главная героиня сценария — она сама.

Виктория была хрупкой, беззащитной, и рядом с ней Стемнин открывал в себе неведомую силу. Ее неустойчивость, колебания, метания подчеркивали его твердость, мужественное великодушие, которое он предлагал своей возлюбленной в качестве опоры. Все зависело от того, в чье видение она в конце концов поверит. Для этого он и писал ей письма.

8

Дверь Отдела свиданий открылась, и на пороге возник невысокий паренек. На нем была черная кожаная куртка, посыпанная тающими снежинками, кое-где уже превратившимися в прозрачные черные капли. Владислав Басистый не сразу узнал клиента, которого не видел с сентября.

— Здравствуйте, милейший Сергей Юрьевич! — приподнялся он, не переставая освещать визави лучезарной улыбкой. — Как поживаете? Какими судьбами к нам? Новый заказ?

— Да какой уж там новый. За старый вносил остаток суммы. Раньше не получилось, — хмуро сообщил Сергей Соловец.

— Ну садитесь же, садитесь! Вот сюда, на диванчик… Чаю? Кофейку не желаете? Растворимый, зато бразильский. Нет? Расскажите же, как все сложилось у вас с… э-э-э… Риммой… нет, простите, дайте вспомнить… Урсулой?

— Ульяной.

По тому, как потемнело лицо Сергея Соловца, стало очевидно, что хмурое настроение связано и с Ульяной, и с самим Басистым. Как обычно бывало в трудных ситуациях, улыбка руководителя Отдела свиданий стала еще доброжелательней:

— Надеюсь, она в добром здравии? А вы? А дядюшка?

Соловец расстегнул куртку и прошелся по комнате.

— Все здоровы, благодарю.

— А ваши отношения… Ваша история, с Ульяной, конечно, — простите, память уже подводит, — она продолжается?

— Продолжается.

— И что же? Все ли благополучно?

— Плюс-минус.

— Вас что-то смущает, Сергей Юрьевич?

— Да, смущает. Очень смущает. Как-то все вышло нечестно. Понимаете? Помните? Ведь все это вы придумали. Шарики на балконе, сад, музыка у реки, весь этот луна-парк. А я что? Я так, на бережку сидел. А-теперь-внимание-вопрос: с кем вы познакомили мою девушку? Со мной или с собой? — Сергей Соловец вызывающе смотрел Басистому в лицо.

— Ну что ж, Сергей Юрьевич, на этот вопрос отвечать нужно. И мне и вам. Давайте внимательно посмотрим вокруг. Да что далеко ходить, давайте посмотрим на вас. Вот, например, черная кожаная куртка. Она ваша? Вы ведь не станете отрицать?

— Чего тут отрицать. Носить кожаные куртки вроде не запрещено.

— Правильно, не запрещено. Но разве вы ее сами шили? Сами выделывали и красили кожу, сами клепки вставляли?

— И?

— Не спешите. Прическа ваша — вы ведь не сами стрижетесь?

— Ну дальше-то что?

— Рубашку тоже покупали в бутике?

— Рубашка куплена на Корфу. Куда вы клоните?

— И обувь, и перстень на пальце, и сумка — все не вашего производства, если можно так выразиться. Более того, ни вы, ни я по важнейшим своим показателям — рост, цвет глаз, оттенок кожи, возраст, темперамент и тому подобное — не собственного производства. Так ведь?

— Не спорю. — Соловец теперь смотрел с напряженным недоумением, внимательно ожидая от фокусника незаметного пока подвоха.

— Но вы — это безусловно вы, а я — это я. И если вы выбрали такую куртку или рубашку, если согласились их на себя надеть, то они характеризуют вас, а не только тех, кто их вам предложил. Заметьте, все люди без исключения таковы. Даже нудисты. Вы — это не только то, что вы сами сказали-сделали-придумали. Вы — это то, что вы выбрали и на что согласились.

— Понятно, — сказал обезоруженный и присмиревший заказчик. — Я к тому, собственно, что дальше выяснится, мол, я не такой. Из меня петарды с фонтанами не вылетают. А мне бы хотелось самому — таким, какой я есть…

— Я вам так скажу, Сергей Юрьевич… Если вы захотите удивить девушку — в хорошем смысле слова, — вы сумеете. Это в природе всякого мужчины, просто обычно мы ленимся, успокаиваемся, привыкаем. Опускаемся до избитых форм. Считайте то, что произошло с вами в сентябре, не подарком, а уроком. Подсказкой. Ведь для того, чтобы удивить подружку, вовсе не обязательно угонять истребитель или арендовать в зоопарке муравьеда.

В комнате находились двое, и некому было удивиться тому, что впервые за долгое время на тонком, изможденном лице Владислава Басистого не было улыбки. А когда она выглянула опять, Сергей Соловец почувствовал, что эта новая улыбка не защищает Басистого от любых неожиданностей, а посвящена именно ему.

9

— Мне было семь лет. Первого сентября должна была идти во второй класс. Бабушка жила под Гжелью в своем доме, она каждый год приезжала в конце августа собирать меня в школу и привозила свои георгины. В ведре, марлей укутанные. Часть продавала у Бауманской, а пять самых роскошных давала мне в школу. Мои георгины были самые красивые в классе!

Виктория сидела в уголке дивана в гнезде, свитом из красного в синюю клетку пледа. Стемнин оседлал стул рядом с письменным столом и внимательно смотрел на нее. За окном мела пурга, и по шторе летели наискосок тени хлопьев, высвеченных желтоватым фонарем.

— Отец с мамой все время ссорились. У мамы характер, у отца слабости, характера никакого. Правда, меня он любил — я тоже была слабостью, наверное. Раньше он был штурманом торгового флота, ходил в загранку. Мы часто жили в Одессе, у отцовой тетки на Французском бульваре. Потом его оттуда попросили, не знаю за что. Отец перешел в Речфлот. Водил сухогрузы по Волге, по Оке, по Каме. Когда совсем малышня была, просила взять меня с собой, покатать на кораблике. Вдруг летом, в августе, — мамы тогда не было дома, — говорит: Викуся, хочешь на кораблике покататься? Ну а что ребенок скажет? Папа зовет, кораблик, счастье, так?