Книга Сперанский 4. Коалиция - Денис Старый

располагался Совет Старейшин Цизальпинской Республики, часть стрелков отправилась в иное место, где заседали директора Цизальпинской Директории. Все административные здания брались под полный контроль, а люди, которые благоразумно не оказывали сопротивление, сгонялись в уже так же захваченную городскую тюрьму. Те, кто решил геройствовать, умирали.

Первым удар нанес мой противник. Он сделал выпад и сверху, подворачивая кистью, попробовал меня достать. Я легко парировал этот удар. Много, очень много времени я уделял на тренировках именно первому удару. Как утверждали мои сменяющиеся учителя, именно первый финт, выпад — он наиболее опасный, но он же и более всего информативный.

Я сделал шаг назад и ухмыльнулся.

— Мсье, нет чести в том, чтобы убить противника, скверно обращающегося со шпагой. Сдавайтесь и покоритесь. И тогда я обещаю, что не стану кормить вас помоями, не стану пытать, отрезая мужские гордости, мы будем мирно разговаривать и вкушать местные вина. Сюда же привозят вина с юга, или из Франции? — попытался я урезонить Решаля.

Он стал неинтересным. Мастерство владения клинком безобразно. Наверное, я нарвался как раз на того адвоката, или поэта, который, с началом революции, решил стать военным. Хотя, в своем глазу бревна не вижу? Сам-то кто? Уж явно не военный, по крайней мере, относительно реципиента, в чье тело попал. Более того, сын священника. А на тебе, уже в Милане, захватываю большой город.

Мой ложный выпад, француз прикрывается, делая шаг вправо, показываю, что буду бить в голову, он вполне грамотно ее защищает. Но это голова, а правую ногу мой противник не успевает убрать и я кончиком идеально заточенной шпаги, подрезаю бригадному генералу икроножную мышцу. От пореза, к слову глубокого, француз раскрывается и я быстро наношу еще порезы на его правой руке, скорее на предплечье, и на груди…

«Что за ребячество?» — подумал я, как только сделал глупость.

Я начертал порезами букву «Z». Если английский посол Уитворт узнает… Нельзя такие вот наводки оставлять, но и убивать Решаля пока нельзя.

— Мне продолжить? — грозно спрашивал я.

— Ваш бродь, тут это… — опять не по уставу обращался Северин Цалко.

Он ворвался в комнату, без стука, прервал наше общение с французом.

— Если твои новости будут незначительными, то за непочтение, лично шпицрутеном отхожу. Найду его к кого-нибудь, и отхожу, — делал я вид, что разгневан.

— А вы, ваше превосходительство, поспрашайте, как француз хочет, чтобы его Франческу разложили? С извращениями, али так, по скорому, — сказал, улыбаясь Северин.

Полезная информация. Нашли женщину. И Решаль поплыл. Ох, как же мы мужчины слабеем из-за женщин! Хотя о чем это я, с ними часто мы становимся сильнее, а вот слабеем, когда… Что-то мерзопакостные образы приходят на ум, лучше без всей это радужной темы. Тут, в Европе такого не поймут, могут и сжечь, если что. Еще действуют строгие законы о мужеложстве.

С помощью французского генерала дела пошли еще более споро. Мы просто отдавали приказы некоторым ротам, назначали время, место. Республиканцы приходили, их разоружали, иногда совершали с десяток-второй арбалетных выстрелов. И мордой в пол, чаще в землю. Так что большую часть французов удалось нейтрализовать.

Нет, были моменты, когда пришлось напрячься. На улицах Милана даже разгорелись бои, когда один французский капитан повел целый батальон выяснять отношения с коллегой, по какому праву он вообще занял тюрьму и кого это туда десятками свозят. Коллегой оказался Кантаков. Пришлось пострелять, даже задействовать артиллерию. В здании тюрьмы, более похожей на крепость, были небольшие французские полевые пушки.

Уже после полетели сигнальные ракеты. Как только начались серьезные бои в городе, мы известили нашу кавалерию, что пора и им вступать в дело. Тысяча четыреста калмыков, четыреста семьдесят персов, четыре казачьих полка, егерский полк, двадцать одна карронада — вот те силы, которые врывались в Милан. Сопротивление было очаговое и вообще, было сперва и не понять, где свои, где чужие. Нужно решать: пора ли снимать республиканские мундиры и начинать славить русского императора, или пока рано.

— Мне нужно разговаривать с тем, кто сюда пришел. Мне нужно понимать, с кем имеет дело мой город! — кричали во дворе здания французского штаба, которое было мной выбрано, как собственный, мой, штаб.

— Пропустить! — скомандовал я, отвлекаясь от карты.

На полу лежала большая карта города Милана, самая большая из тех, что нашлись у французских оккупантов. И вот на этой карте я, вместе с войсковым старшиной Фролом Филипповичем Чернушкиным делали пометки. Тут были обозначены наши баррикады, склады и их охрана, уже наша охрана, концентрация республиканских вояк из местных, которые только и делают, что собираются в каком-нибудь месте, туда устремляются наши фургоны в сопровождении казаков и разгоняют воинственное, на самом деле, не очень, собрание.

— Кто вы? — спросил я, когда в кабинет ворвался темпераментный мужик. — И голос не советую повышать.

— Прошу простить меня, я Джулиано Парини, представляю Директорию, — представился миланец.

— А почему сами директора прячутся? — спросил я. — Вы же не из их числа.

Арестовать всех директоров было одной из задач, пока еще не до конца решенной. Двое деятелей уже арестовали, но многие политические лидеры Милана прячутся. Город большой сразу найти всех просто невозможно.

— Кому угодно погибать? Ваши ла козак, или ла колмык… Они для нас страшны и непредсказуемы. А еще на улицах стреляют и убивают, — отвечал Парини.

— Любое сопротивление, даже камень в в спину, плевок в сторону — смерть. Будьте благоразумны и никто не пострадает, — отвечал я.

Устраивать геноцид никто не собирался, да и в городе, где число жителей чуть ли не под два миллиона человек, физически сложно даже просто вырезать жителей. Но тут важно было следовать правилу, когда любая форма неповиновения — сразу же наказание. С другой же стороны любая лояльность — моментальные плюшки, где главное — жизнь и даже сохранность имущества.

— Чего вы хотите? Вы временщики? Или пришли сюда надолго? — задал очень правильные вопросы Джулиано Парини.

— Все и всегда временщики, вопрос только периода времени. И не стоит никогда говорить «никогда», — извлек я из памяти в будущем заезженную фразу. — Важно то, что сегодня. Мой государь выступает за реставрации Пьемонтской и Савойской династий. А я выступаю за то, что мне нужно три миллиона скудо, или иной равноценной валюты, я даже выпущу всех заключенных, чтобы они уехали из города, пусть и временно. После даже возвращение людей можно обсудить.