Книга Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву - Антон Владимирович Карташев

на замысле писателя: «Шмелев строит духовный мир, как бы подводя какую-то духовную “базу” под бытовые нагромождения» (Адамович Г. Литературные заметки: Ив. Шмелев. Пути небесные. Роман // Последние новости. 1937. 13 мая). Религиозность произведения («ни о чем, кроме любви и греха, кроме борьбы темных вожделений с чистейшими порывами, в книге не говорится») убеждала лишний раз Адамовича в ограниченности шмелевского кругозора. Иного мнения придерживался П. Пильский, чья рецензия появилась в газете «Сегодня». Он поставил писателю в заслугу то, что отталкивало Адамовича: «Здесь нет полуслов, нет недомолвок, два разъема мира, – земной и небесный…» (Пильский П. Безгрешная грешница // Сегодня. 1937. № 23. 23 янв. С. 3).

В литературных кругах роману должного внимания не оказали, даже Ильин, несмотря на всю свою дружескую симпатию к Шмелеву, отнесся к «Путям небесным» холодно. Но существовал еще и рядовой эмигрант, «взахлеб» читавший «Пути небесные». Иван Сергеевич в письме Ильину говоря об этом успехе, выделяет среди одобривших роман митрополита Анастасия: «Дамы и девицы (особенно дамы!) – шлют письма и при встречах допытываются (ужас?!) – что дальше с… Вагаевым, с Даринькой..! Хотят одне и одни, чтобы сдалась (большинство!), другие – о, сохраните ее!.. И я не знаю, что же все это?! Я не думал писать авантюрно-бульварного романа. Митрополит Анастасий приветствовал, что я – “об искушениях” – ?! Генералы и военные вообще одобряли Вагаева, требуют, чтобы я скорей дотащил Дариньку до… Черт знает! А я им – старцев! Все это меня нервит» (13 апр. 1936) (Ильин И.А. Переписка двух Иванов. 1935–1946). Шмелеву льстило читательское внимание, но непонимание обывателями самой сути его произведения приводило в тупик, он сомневался, стоит ли продолжать свою задумку о духовном романе или бросить. Его ободрило сказанное слово поддержки со стороны митрополита Анастасия. Это было не обычное благожелательное напутствие на дальнейшее творчество, на создание произведения в жанре духовного романа. Анастасий поставил вровень с беллетристикой свои богословские труды, исследования, касающиеся религиозной этики. Для него оказалось легко сопоставимо то, что делает Шмелев посредством образов, с учительной церковной литературой. Анастасий искренне радовался возможности идти в одном направлении художнику и духовному наставнику. Он пишет Шмелеву: «Замечательно, что у нас с Вами оказалась общая тема для исследования именно о монашеских искушениях. Я занимаюсь этим предметом в другом, еще не увидавшем света, своем небольшом труде» (письмо № 17).

После избрания Анастасия главой РЦЗ обязанностей и попечений у него прибавилось, что способствовало прекращению переписки. Только по окончании Второй мировой войны Шмелев получил короткие послания владыки. В основном, они принадлежат к 1948-1949 гг. и не настолько содержательны, как довоенные письма. Анастасий посылал их из Мюнхена. Только в 1950 г. он отбыл в США вслед за большей частью своей паствы.

Спад, произошедший в переписке, не означал, что интерес к Шмелеву у Анастасия пропал, он продолжал следить за его творчеством, оказывал поддержку, был готов поспособствовать в получении американской визы, чтобы Шмелева приняли в Свято-Троицкий монастырь, как деятельного сотрудника в деле духовного просвещения. Шмелев надеялся написать об истории Троицкого монастыря в Джорданвилле, о тамошних подвижниках благочестия. Но планы эти не осуществились.

Письма митрополита Анастасия публикуются впервые по фотокопиям с разрешения, полученного от Российского фонда культуры в 2007 г.

Людмила Суровова

Иерусалим, Русская духовная миссия, 3 декабря 1928 г.

Милостивый Государь!

Я не имел до сих пор удовольствия встречаться с Вами лично, но то сродство духа, которое ощущаешь в каждом письме, выражающем наши лучшие мысли и настроения, дает мне смелость обратиться к Вам. Я хотел поблагодарить Вас от всей души за Ваше художественное описание встречи «Царицы Небесной»1, глубоко тронувшее мое сердце.

Вы воскресили во мне лучшие воспоминания, связанные с Москвой, где я провел более 29 лет2. Это приблизительно была та пора, которую Вы нередко живописуете в Ваших чудных рассказах. Только тот, кто непосредственно погружается в стихию несравнимого ни с чем, московского православно-народного быта, может оценить в полной мере красочную изобразительную силу Вашего пера.

Я много раз лично принимал участие в служении этих торжественных молебнов со «святыней»3 и потому каждая строка Вашей повести заставляет трепетать мое сердце. В Вашем, написанном с натуры очерке, дорога не только красота гармонической формы, но еще более красота питающего его изнутри чувства и настроения, что придает ему печать истинной поэзии.

Вы воспели дивный вдохновенный гимн Царице Небесной и Ее почитаемой Иконе, и́скони служившей покровом и утверждением для Москвы. Он найдет свой радостный отклик в тысячах православных людей, которые прочтут Ваш рассказ, и Вы будете сторицей вознаграждены за Ваш труд, который, впрочем, сам по себе служит источником наслаждения.

С радостью узнал о том, что Ваша «Неупиваемая чаша» переведена на английский язык4. Она достойна того, чтобы ее узнал весь мир.

Сожалею, что не мог до сих пор нигде найти здесь Ваше «Солнце мертвых», о котором читал восторженный отзыв5.

Божье благословение и покров Царицы Небесной да будет всегда с Вами в Вашем высоком и благородном служении слову.

С глубоким почтением и душевною признательностью остаюсь Вашим преданным слугою.

Архиепископ Анастасий.

Иерусалим, 1 февраля 1929 г.

Глубокочтимый Иван Сергеевич!

Из Вашего прекрасного столь искреннего и, позволю себе сказать, исполненного внутреннего горения, соединенного со смирением пред Тем, Кто дал вам радость творить, письма еще раз потянуло на меня ароматом дорогой Москвы. Я почувствовал, что мы – дети одной с вами матери, обвеянные ее дыханием, напоенные как молоком, ее единственной в своем роде культурой.

Москва – это олицетворение Русского народа, вместившая в себя все его достоинства и недостатки, как заметил еще Погодин6.

Москва – это не только широта русского сердца, но и нашего народного духа вообще, способного все понять, все обнять и претворить в себе. Она всегда была чужда, в одинаковой степени, гордости, как и нетерпимой исключительности, которыми отличались особенно наши окраины.

В ее всеобъемлющей душе, не тесно было всему миру. И однако она осталась русской и православной по преимуществу.

Мне дорого и памятно все, что вы живописуете в ней с таким художеством, согретым теплою вдохновляющею любовию к тому, что она дала Вам от своего быта и своего богатого духа.

Я живо представляю себе и эти посещения Царицы Небесной, и пасхальную иллюминацию Кремля, и нравственную цельность той чисто русской среды, которую Вы, по преимуществу, изображаете, которая после подвига умела иногда грешить по неудержимости своей широкой натуры, но потом