Книга Год спокойного солнца - Юрий Петрович Белов

же я теперь с Казаковым встречусь? Как объясню ему? — с болью подумал Марат. — Выходит, я все время камень за пазухой держал… Вот стыд-то!» Надо позвонить пораньше, объяснить все, как было, признаться, что сглупил, покаяться, дать слово помочь ему, поддержать… Должен же он понять, поверить…

Утром он позвонил Казакову, но телефон не отвечал.

Весь день Марат был как в воду опущенный, все пытался представить, как там Ата, и сердце сжималось от дурных предчувствий. Позвонить Казакову еще раз, а тем более приехать в трест и поговорить с ним у Марата не хватило духа. Успокаивал себя: пусть пройдет немного времени, поуляжется…

А вечером произошла встреча, которой он никак не ожидал и которая все перевернула…

19

С Казаковым же в это время случилось вот что.

Накануне вечером он вернулся домой сильно возбужденный. Возбуждение было веселым, и все-таки Мае что-то не понравилось в муже.

— Что, загулял, казак? — спросила она с шутливой строгостью. — Где это вас до такого позднего часа носило?

— Ой, Майка, — обнял Ата жену и так, привлекая к себе одной рукой, чувствуя плечом доверчивое ее плечо, повел в комнату. — Этот вечер я надолго запомню. Тебе Назаров понравился?

— Вроде бы неплохой человек, — уклончиво ответила Мая.

— Вроде, — передразнил Ата. — Очень даже неплохой. Он честный человек, это уже много. Мама и Вовка спят? — спросил он вдруг озабоченно.

— Конечно. Время-то — посмотри…

— Тогда мы тихо, — не отозвался на ее упрек Ата. — Садись на диван, я тебе рассказывать буду. Если разойдусь, ты меня приструни.

— Может быть, завтра? — несмело спросила Мая.

— Да что ты! — взмахнул руками Ата. — Я пока не выскажусь — не усну. И не перебивай, пожалуйста. Знаешь, о чем мы говорили? О пустыне. О нашей вине перед ним и перед пустыней. И бог знает о чем еще — о жизни! В ней ведь все переплетено, таким тугим узлом связано… И знаешь, Назаров, только я разговор с ним о своих сомнениях завел, сразу замкнулся. Я поначалу не понял. Э, думаю, ты, брат, только на словах активную жизненную позицию занимаешь, а как до дела доходит — в кусты…

— Ан нет, — с улыбкой подсказала Мая, стараясь как-то притушить его горячность.

— Ан нет, — согласился он, но шутливого ее тона не поддержал. — Там другое… Собственно, с ним то же произошло, что поначалу со мной, когда учитель Гельдыев не пустил нас в свою рощу. Во мне все тогда восстало. Я воду в пустыне добываю. А туркменскую пословицу помнишь? Счастлив тот, кто имеет пустыню и воду. Пустыня наша родина, горькая, если нет воды, жестокая даже, но если у человека есть вода — он счастлив на своей земле. Стало быть, я делаю людей счастливыми. Так кто же смеет обвинять меня — в чем! — в нелюбви к родной земле! Все бунтовало во мне, но и тревога поселилась в душе. А когда я поостыл и стал думать, вспоминать, прикидывать, то вышло, что не такой уж я благодетель для пустыни. Я свое дело делаю, может быть, даже хорошо делаю, с творческим, так сказать, подходом, но я только свое дело и вижу, а что чуть в стороне — это уже не мое, меня не касается. И многие другие так. Понимаешь, какой-то особый вид эгоизма — производственный. Канал строят, а о дренаже не думают — не наше дело. А пройдут годы, и на борьбу с грунтовыми водами выбрасывают огромные средства. Геологи из Дарвазы в Сарыкамыш тягачами буровую вышку тянули. И снова: смелое решение, огромная экономия! А в результате на двести пятьдесят километров протянулась через пастбища полоса обарханенных песков, и никто не знает, когда эта мертвая зона опять оживет, и оживет ли…

— Ата… — Она укоризненно посмотрела на него и глазами показала на дверь, за которой спали матушка Биби и Вовка.

— Я помню, — понизил он, голос. — Тот американец — я рассказывал тебе — про австралийские пустыни толковал, как они на поля наступают. Да я и без него знаю. Сахара вон за каждое десятилетия по сто с лишним километров к югу продвигается, уничтожая все новые площади плодородной земли… Так он меня спрашивает: а вы этого не боитесь? Я в ответ чуть не ляпнул: скорее наоборот, мы нашу пустыню в цветущий сад превратим. Похвастаться хотел, да вовремя сдержался. Это же нелепость — превратить пустыню в цветущий сад. А пастбища? А отгонное животноводство? Ликвидировать, что ли? И блаженствовать под сенью садов? Чепуха! Пустыню сохранить надо такой, какая она есть. А для этого следует научиться разумно хозяйничать на своей земле, беречь ее, щадить, хоть и называется она пустыней. А мы… За свое дело болеем, ищем рациональные решения своих задач, находим и претворяем, премии получаем и благодарности, а как эти решения в смежных областях отзовутся — это нас не волнует. А вот учителя Гельдыева волнует. Ему пустыня как таковая дорога, без прикрас, и он ее уберечь хочет, детей этому учит. И против бульдозера как против танка пошел, связки гранат только и не хватало…

— Но ты же нарочно, не со злым умыслом, а ради улучшения пастбищ, я так понимаю, — начала жена, но он так и вспыхнул:

— Да что ты такое говоришь! Я же не отрекаюсь от того, что делал и делаю. Но… — Ата помрачнел и сказал с обидой: — Меня учитель Гельдыев упрекнул: не на благо, мол, а во вред пустыне. А если пустыне во вред, то как же может быть на пользу пастбищам, на пользу людям?.. И я это так понял: земля для меня стала всего лишь местом работы. Как заводской цех для технолога, например. Производственная площадь. Улучшай, совершенствуй, перестраивай без оглядки — лишь бы эффективность была, лишь бы труд людей облегчить, механизировать, поднять производительность. Но ведь я не в цехе работаю, а на родной земле, на живой земле, чуткой к каждому моему шагу…

— Выходит, все зря? — упавшим голосом спросила Мая.

— Что — зря? — не понял Ата.

— Ну… бессонные ночи, вывернутый колодец, ваши выдвижные лапы… И Якубов прав? — Она испуганно оглянулась на дверь.

— Нет, не зря, уверен, что не зря, — снова загорелся он, отвечая ей звенящим от волнения шепотом, тоже