Книга Писатели за карточным столом - Дмитрий Станиславович Лесной

можно было делать разные выжимки и извлечения.

Дело уладилось очень просто, потому что у гениальных людей всё просто улаживается.

Елена Львовна предложила своим знакомым условие, чтобы каждую пульку играть в новые карты и за каждую игру карт платить три рубля серебром, прибавляя, что это не для неё, а для несчастных. Убеждения Елены Львовны подействовали: знакомые её согласились — и вот по субботам начался у г-жи Звонской преферанс блестящий, дорогой, добродетельный.

Ведутся разные кляузы о сборах с этого преферанса, но ведь чистое к поганому не пристанет… Елена Львовна такая женщина, от которой подобные сплетни отскакивают, как от стены горох.

Гениальная женщина! Я, право, от неё с ума схожу. Если бы можно было, я бы заживо поставил ей памятник, и вот какой именно: я бы изобразил женщину, одетую в шёлк и блонды, которая одной ногой стоит на паркете своей великолепной гостиной, а другой — на пороге хижины бедняка — и сыплет из своего ридикюля деньги, яблоки, конфеты, куски ситца и тому подобное на толпу окруживших её несчастливцев.

И эдакая-то женщина разорилась в один вечер!

Опишем это плачевное событие: по обыкновению, в субботу, великолепно освещён был дом г-жи Звонской. Свет из окон далеко падал на мостовую и освещал её лучше всяких фонарей. Экипажи то и дело скрипели у подъезда; красивый швейцар только успевал отворять двери приезжающим гостям.

Скоро залы Елены Львовны заполнялись народом. Господи, кого тут только не было. Тут красовались гусарские мундиры, мелькали звёзды, горели эполеты. Вот группа дам, как живой цветник, раскинулась на мягких эластичных диванах; вот другие, как райские птички, мелькают по комнатам, рассыпая очарование взглядов и мелодию сладкого говора.

Но гости Елены Львовны помнят свою обязанность: столы раскрыты и всё общество шумно уселось за преферанс.

В преферансе, в самом начале игры, когда даётся первая сдача, есть минута торжественной тишины, похожей на ту, которая предшествует буре. Этой-то минутой воспользовалась Елена Львовна; она позвала свою экономку и сказала так громко, что все игроки с невольным уважением взглянули на свою добрейшую хозяйку, — она сказала:

— Вот, моя милая, 55 руб. ассигнациями, распорядись, чтобы завтра утром они были отправлены в пансион м-м Трюмо. Это деньги, которые я плачу за воспитание сироты, девицы NN. Боюсь, что заиграюсь в карты и забуду о них…

— Как добра Елена Львовна, — заметил кто-то из гостей, надобно удивляться, как достаёт она на всё это.

— Да-с… — подхватил другой, разбирая карты, — в нынешние времена-с…

Но тишина продолжалась недолго. Буря начала разыгрываться понемногу. Хотя люди большого света умеют превосходно управлять своим характером и движения души подчинять выражению своего лица, но за преферансом это искусство у них бессильно; лица их говорят то, что делается в душе, а в душе у них делается то же самое, что сделалось у Фишечки, которую читатель, верно, не забыл.

В гостиной г-жи Звонской, как и везде, был слышен шумный говор, обидные каламбуры, сердитые восклицания, едкие сарказмы.

— Pretez plus d’attention, Monsieur! Вы меня без пощады ремизите… вдруг два дела делать нельзя… — говорила пожилая дама молодому человеку, который действительно больше занимался своей соседкой, нежели игрой.

— Уф, батюшки, кажется, не дождёшься, когда кончится эта бесконечная пулька! Право, я насилу сижу… — повторяла одна старушка, болезненно сморщив своё лицо и хватаясь за спину.

— Кажется, ваше превосходительство, всё ещё не может похвалиться вашим здоровьем, — заметил какой-то лысый человек.

— Да, батюшка, всё вот геморрой… мочи нет… а доктор мой советует как можно меньше сидеть.

— А кто вас пользует?

— Образумьтесь, батюшка, — перебила старушка, сверкнув своими впалыми глазами, — вы убили мою карту.

— Виноват-с, простите…

— C’est insupportable ca! — сказала какая-то дама, бросая на стол деньги за карты. — Наш маленький преферанс достаётся нам очень дорого.

— Да-с!.. — подхватил, разбирая карты, тот же господин, который сделал то же самое восклицание в начале игры, когда кто-то дивился вслух добродетелям Елены Львовны.

— Нет, это невыносимо! Я здесь в последний раз…

— Comment cela va-t-il, Madame? — спросил один военный штаб-офицер, относясь к Елене Львовне, которая, бледная как смерть, скрестя с отчаянием на груди руки и полулёжа в кресле, смотрела на свою пустую коробочку.

— Mais horriblement! — простонала Елена Львовна. — Я проигралась… и ужасно!..

— А как велик этот ужас?

— Рублей пятьдесят!

— Неосторожно-с!

— Вы почти отгадали, сударыня, — сказал господин, выигравший у Елены Львовны, — 48 руб. 97 коп.

— Сейчас получите, — отвечала Елена Львовна плачущим голосом и вышла вон из комнаты. Пришедши в свой будуар, она позвонила, упала на оттоманку и лишилась чувств.

На звонок прибежали несколько горничных и кинулись на помощь к своей госпоже. От долговременного опыта они очень хорошо знали, какие нужны были ей пособия, потому что после проигрыша Елене Львовне всегда делалось дурно и медицинские средства давно уже были определены.

Когда Елена Львовна пришла в себя, она опять позвала свою экономку и сказала ей томным болезненным голосом: «Милая, подай мне деньги, которые я тебе дала давеча. А когда придёт моя воспитанница, то скажи ей, что обстоятельства мои с нынешнего дня так расстроились, что я не могу больше платить за её воспитание».

Между тем как Елена Львовна таким плачевным образом разорялась в своём будуаре, в одной из зал происходила страшная суматоха; карты были оставлены, дамы толпились у одного из ломберных столов, мужчины бегали по комнатам и кричали: «Скорей! Ради Бога!.. Чего-нибудь… спирта! одеколона! холодной воды! Чего-нибудь… С г-жой Шавочкиной дурно… Ах, Боже мой… Что с ней?! Она кончается… у неё конвульсии…»

— Но что же не пошлют за доктором?

— Посылали…

— Уехал на преферанс.

— Так пошлите за другим, здесь недалеко больница.

— И за этим посылали.

— Что же?

— И этот уехал на преферанс.

В самом деле, с одной из дам творилось что-то чудное: лицо её было бледно, как писчая бумага, глаза дико блуждали, а руки, крепко прижавши к груди восемь в червях, судорожно трепетали.

— Что с тобой, ma chere? — спрашивали у неё с участием.

— Ах… не спрашивайте, я ужасно страдаю…

— То-то и есть… как можно в вашем положении сидеть по нескольку часов за преферансом…

— Вы немилосердно затягиваетесь в корсет…

— Вам надобно больше ходить… верно, спазмы?

— Ах, нет… нет… не спазмы… я думала, что я успею доиграть эту пульку… Но, Боже мой, что со мною будет? Возок мой! Ради Бога, возок… скорей! Ох, скорее!..

Суматоха сделалась общею. Одни кричали: «Экипаж г-жи Шавочкиной!» Другие закутывали её в салоп, третьи тёрли ей виски.

Во всё это время Шавочкина была совсем полумёртвая, но руки её, в которых заключалось восемь