Книга Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская

детские крики, пировали в каморке сапожника, пока тот, узнав о случившемся от своих соседей, не примчался с отрядом подмастерьев и не прогнал незваных гостей, многих положив трупами. Однако это не вернуло к жизни его сыновей. Вскоре и их отец заразился чумой и велел отнести себя к расположенному за городской стеной монастырю убогих сестер святой Фортунаты.

Подтверждаю, что мне зачитали свидетельства этих богомольных девиц, что приняли они его милосердно, ибо раньше он давал им подаяние и посылал им вино из собственного погреба. Из благодарности за прошлые благодеяния монахини отвели его тогда в погреб, где хранились бочки с вином, в безопасном отдалении от спален, но достаточно близко к часовне, чтобы сладкие песнопения и молитвы успокаивали его немощные члены. Каждое утро одна из сестер, исполнявшая низшие послушания, оставляла ему на пороге свежий каравай хлеба и кусок сыра, но из страха перед смертельной болезнью не смела открывать дверь, и бедняга вынужден был сам подниматься с постели, чтобы добраться до дарованной ему пищи. Больше никто не заботился о нем. Только пустая тарелка, взятая вечером с порога, и вонь, исходящая из погреба – ибо пища, добытая с таким трудом и жадно съеденная, должна также найти выход из тела, – свидетельствовали о его дальнейшем существовании. В городе между тем все усомнились в его спасении, и, в самом деле, трудно было винить его земляков в этом малодушии: могильщики не успевали в то время собирать трупы у домов, и на многих улицах осталось в живых лишь два или три жителя, так что выжившие трусливо прятались по углам, смущенные собственным спасением, а выходя на улицы, прилепляли себе струпья из пережеванного хлеба, смешанного с сажей и соком граната, чтобы выглядеть пораженными болезнью и чтобы не пало на них подозрение в колдовстве.

Подтверждаю, как я уже неоднократно говорила, что в те времена выздоровевших повсеместно подозревали в сговоре с демонами, и именно так случилось с женой сапожника и ее дочерью. Невероятной волею судьбы они уцелели от заразы, чтобы вскоре стать жертвой дяди-лжесвидетеля, который обвинил их в колдовстве, отравлении колодцев, рассеянии мора, а также иных многочисленных беззакониях. Когда их кинули в тюрьму – в подземелье под ратушей, жадный родственник заявил свои притязания на дом, мастерскую вместе со всем запасом кожи, а также всю утварь, приданое девушки, платья, драгоценности матери и деньги умершего, как он считал, брата. Это удалось ему без труда, потому что несчастную жену сапожника всегда считали приблудой. В юности сапожник привез ее себе с какой-то ярмарки, совершив прелюбодеяние, – все родители сильно рискуют, отправляя сыновей на ярмарку до того, как у них появятся первые усы. Судите сами, только бездомные подмастерья вынуждены скитаться по большим дорогам, имея при себе в качестве скарба лишь долото, дратву и прочие простые инструменты своего ремесла, а также оловянный знак цеха, поручившегося за их честность и навык. Сыновьям же мастеров следует всегда держаться близко к семейным мастерским, потому что в чужих краях они легко могут пропитаться чужими нравами и причинить родителям огорчение. По утверждению этого человека, называющего себя сапожником из Сан-Челесты, именно это и случилось с ним. Его родители долго стенали, воздевая руки к небу, глядя на женщину, с которой опрометчиво обручил их чадо бродячий монах, однако из-за упрямства сына так и не смогли ее прогнать; и в итоге, вопреки всем протестам, юноша ввел приблуду в семью, чем очень быстро свел в могилу не только своего отца, но и мать, которая то ли из послушания, то ли по привычке вскоре последовала за мужем, безвременной кончиной открывая сыну путь к наследству и семейному счастью.

Я ответствую, что рассказ этого человека мне совершенно чужд. Не знаю и не могу знать, действительно ли он спасся от приморской чумы, а выбравшись из погреба у монахинь, получил весть, что его жена призналась в муках, будто бы призвала в Сан-Челесте демонов, летала, сидя на их косматых загривках, как галка, и случалась с ними на крыше ратуши и близлежащих домов, да так неистово, что штукатурка сыпалась в глаза членам магистрата, когда они на совете обсуждали бесстыдство и безнравственность молодых женщин. Я ответствую далее, что никогда не бывала в этом городке, поэтому не могу разъяснить, как жене сапожника удалось сбежать из тюрьмы, не знаю также, действительно ли сапожник оказался человеком на удивление крепким и однажды выбрался из монастырского погреба, пусть слабым и исхудалым на монастырских харчах, но, бесспорно, здоровым.

Я снова отрицаю, что когда-либо видела этого человека. Я не узнаю в нем своего супруга, потому что у меня его никогда не было. Я не знаю, почему он признает меня своей женой так рьяно и почему он решил искать свою потерянную половину так далеко от родного города. Не могу я также сказать, что привело его в Интестини, где никогда не проходили ярмарки, где не пересекаются никакие большие дороги, а люди живут скромно и бедно. Мне все равно, была ли его жена, как он утверждает, дочерью пастуха, разбогатевшего в ежегодных странствиях за овцами и к концу жизни водившего уже собственные стада. Я не могу определить, сколько в этой истории правды, потому что я не разбираюсь в скотоводстве – занятии нищих, чьи руки высохли от трудов и покрыты навозом. Нет у меня никаких сведений и о том, действительно ли во время чумы жена сапожника сбежала из Сан-Челесте в родную деревню Туи во владениях нашего милостивого епископа Урджело ди Крема, где – как и следовало ожидать – ее также не ждало ничего хорошего, ибо ее отца уже не было в живых много лет, а четыре его сына разделили между собой наследство, но, лишенные отцовского трудолюбия и удачи в делах, почти сразу растранжирили его. В сестре, неожиданно вернувшейся в отчий дом, они видели только лишнего едока и отослали ее без колебаний в хижину на летнем пастбище, где останавливаются странствующие пастухи и где вскоре она стала жертвой их насилия и прочих пороков, ибо это не хорошо, когда одинокая женщина живет в месте, куда наведываются мужчины, лишенные удовольствия общения с женами или женщинами легкой славы.

Я ответствую, что мне зачитали показания местного пастора, который засвидетельствовал, что три года назад несчастная жена сапожника жила среди его паствы с весны до осени. Несмотря на его уговоры и добродушные наставления, она не присоединялась к богослужениям, процессиям и молитвенным песнопениям, не посещала святых мест и не почитала святых, если же