Книга Эклиптика - Бенджамин Вуд

не наступил.

Немного подождав, я вышла из комнаты. В косых лучах света из окна мельтешили пылинки. Я пробежала через них, как ребенок – через струю поливалки. Ступать я старалась как можно тише, не сбавляя при этом темпа, но мне чудилось, будто каждый шаг отдается на втором этаже. Наконец я добралась до двери в кабинет. Медный ключ не подошел. Второй встал в замочную скважину как влитой и с легкостью повернулся.

К моему удивлению, портьеры были задернуты. Воняло невытряхнутой пепельницей – специфический горький запах. Эта комната была одной из самых больших в особняке и самой богато убранной. Два зеленых диванчика с бархатной обивкой стояли друг против друга, будто для словесного турнира, на стенах висели хрустальные бра. Немало места занимал антикварный стол вишневого дерева. Обои были яркие, в цветочек, пол устилали роскошные ковры с лабиринтами узоров, по углам (непонятно зачем) расставлены мягкие бежевые кресла. На маленьком столике красовался серебряный поднос, где на серебряных блюдцах стояли стаканчики для чая с серебряной каемкой. Кожаный подголовник на директорском кресле был потертый и продавленный. (Много сезонов назад, когда мне показали эту комнату во время ознакомительной экскурсии по усадьбе, директор с гордостью объявил, что необычное чугунное пресс-папье в виде чайки, покоившееся у него на столе, некогда принадлежало его любимому писателю: “Меня заверили, что Гюрпынар придавливал им свои рукописи. Фотографическое подтверждение имеется, не сомневайтесь”. Еще несколько дней назад, когда мы вчетвером сидели на этих самых зеленых диванчиках и слушали о мальчике по фамилии Фуллертон, пресс-папье было на месте. Кажется, с тех пор прошла целая вечность. А пресс-папье куда-то исчезло.) Я спохватилась, что трачу время впустую, глазея по сторонам. Но комната была такой роскошной по сравнению с моей мастерской, что так и подмывало вздремнуть на мягких подушках. Все тело ныло от усталости. Мозг превратился в отбивную.

Позади стола располагался комод из тика. А на комоде – единственный в Портмантле телефон. Золотая подставка была украшена тонкой резьбой. Я сняла с рычага тяжелую нефритовую трубку и поднесла ее к уху.

Послышалось голубиное воркование. Линия работала.

Я набрала “ноль”, чтобы связаться с оператором. Секунду-другую ничего не происходило. Потом все звуки в трубке оборвались. Я попробовала еще раз, но безуспешно. “Ноль” для связи с оператором. Это я точно помнила. Или его поменяли на “сто”? Я набрала “сто”.

– Оператор, слушаю вас.

Я была уверена, что мне ответят по-турецки.

– Алло? Чем я могу вам помочь?

Должно быть, я попала на международную линию.

– Мне нужно заказать разговор с Лондоном, – выпалила я.

– Говорите громче, пожалуйста. Вас плохо слышно.

– Извините, громче не могу. – Как можно отчетливее я прошептала: – Мне нужно – заказать – разговор – с Лондоном.

– Вы знаете номер?

– Только фамилию и адрес.

– Записываю.

– Йеил. – Я продиктовала фамилию по буквам, и телефонистка повторила ее вслух. – Зовут Виктор. Он врач, если вам это поможет. – Сообщив адрес, я прибавила: – Пожалуйста, быстрее.

– Сейчас я вас соединю. Одну секунду.

Трель, трель, пронзительная трель… А потом…

“Здравствуйте, вы позвонили в контору доктора Йеила и доктора Флейшмана на Харли-стрит. – Голос мужской, но не Виктора, очень напряженный. – Мы работаем с десяти утра до семи вечера, с понедельника по четверг. Если вы желаете записаться на прием, назовите свою фамилию и номер, по которому с вами можно связаться. Ждите звукового сигнала и говорите как можно разборчивее. Спасибо”.

– Да… У меня срочное сообщение для доктора Йеила, – начала я. – Мне нужно с ним…

Длинный гудок прямо в ухо.

– Алло? Меня слышно?

Шипящее потрескивание.

Я начала заново:

– У меня срочное сообщение для доктора Йеила. Боюсь, у меня очень печальные новости о его сыне. – Я помедлила, вертя фразы в уме. – Дело в том, что Джонатан погиб. Это произошло вчера утром. – Какие холодные, бесповоротные слова. – Мне очень жаль, что пришлось сообщать это вот так, по телефону. И что эта роль выпала мне. Я очень соболезную… Это Элспет Конрой, доктор Йеил меня знает. Это я, Виктор. Как ужасно говорить это машине. Наверное, у вас там еще рано. У нас тоже. Едва рассвело… Виктор, я очень тебе сочувствую. Я просто обязана была тебе рассказать. Бедная Аманда, должно быть, места себе не находит. Но мы ничего не могли сделать. Он утопился – это все сны. Они превратили его жизнь в ад, но он… Он не страдал… Не могу сказать точно, где я. Ты хорошо знаешь Стамбул? Если ты сядешь на паром до Хейбелиады… (Еще один длинный гудок.) Виктор, ты там?

Связь оборвалась. Я снова и снова нажимала на рычаг, но на том конце провода никого не было, лишь тихий гул. Я повесила трубку. Придется звонить еще раз, но когда? Директор почти не вылезал из кабинета. Свой единственный шанс я упустила.

Пора уходить.

Дверь была где-то очень далеко. Бежать я не могла. В груди все сжалось. Я повернула ручку, выглянула в коридор. Яркий свет. Все чисто. Выйдя из кабинета, я долго возилась с замком. Медный ключ – прежде такой юркий – больше не подходил. И тут я вспомнила: серебряный ключ, серебряный. Заперев дверь, я побежала к лестнице. Вдруг кто-то показался на нижних ступенях. Я схватилась за деревянную рейку на стене. Подошвы пискнули о паркет. Я чуть не сшибла картину, она закачалась, но не упала.

Гюльджан несла директору завтрак на подносе: апельсиновый сок, ломтики поджаренного хлеба и два вареных яйца. Когда она заметила меня, ее руки дрогнули. Сок в стакане всколыхнулся. Мы молча уставились друг на друга. Глаза у нее стали огромными, как у кролика, забегали, заморгали. Я сложила ладони вместе и одними губами произнесла: “Пожалуйста!” Она выдохнула и мрачно кивнула. Я прошла мимо и спустилась по лестнице, чувствуя, будто в животе у меня развели костер и плеснули туда скипидара.

* * *

Завтрак стал третьим по счету приемом пищи, который я пропустила, и ближе к полудню в мастерскую постучалась Маккинни. Она вызволила меня из самых темных глубин сна – из кошмара, какие рождаются от изнурения, вырывают с корнем твои страхи и трясут ими над тобой, посыпая землей твою душу. Лавка мясника, пол в крови, ведро со шваброй – я бы многое отдала, чтобы никогда больше этого не видеть.

– Нелл, скоро обед. Ты там? (Ставни все еще были закрыты, шторы прибиты к оконной раме. На двери торчали полоски клейкой ленты.) Я захожу.

Она толкнула дверь.

Я лежала на диване под грудой одеял. Утром у меня не было сил топить печку, и я дрожала, пока не провалилась в сон.

Мак смерила меня взглядом.

– У тебя есть кровать. Рекомендую попробовать. – Затем, при виде беспорядка в комнате: – Господи! Ты снова пишешь?

– Я потрясена не меньше твоего. – Я села в постели и сонно огляделась. Прислоненная к стене картина была завешена простыней. – Но я еще не закончила.

Мак набрала воды в графин.

– Мы думали, ты нас игнорируешь, а ты, оказывается, вот куда пропала. Мне даже в голову не пришло… Ну, ты понимаешь. – Чистые чашки закончились, и она протянула мне графин. Я жадно припала губами к горлышку, вода потекла по подбородку и на рубашку. – Так что это было, – продолжала она, – удар молнии или случайность?

– Не знаю. И то и другое.

– Если к тебе и правда вернулась муза, не прячь ее. Нам всем нужна ее компания. – Мак принялась разглядывать потолок. – Где