Книга Мариона. Планета счастливых женщин - Регина Грез

Лоут потерся носом о мое голое плечо, потом поцеловал его и тихо ответил:

— Мне достаточно одной тебя. Зачем другие?

— Но будь такая возможность, ведь ты бы не отказался, верно? Если бы ты был царем и все было можно тебе?

— Странные ты задаешь вопросы…

— Ну, тогда слушай дальше. Этот царь по-настоящему любил только одну девушку. Ее звали Суламифь. Она была совсем юной и работала в винограднике, она жила бедно. А потом царь увидел ее и возлег с ней под кедрами.

Я тихо засмеялась, а Лоут, кажется, был серьезен.

— Им было так же хорошо, как нам сейчас? Раз уж ты назвала меня царем.

Теперь я смущенно улыбалась, душа трепетала от его мягкого глубокого голоса и осторожных прикосновений губ к моей шее.

— Может, и так. А потом царь забрал девушку в свой роскошный дворец и подарил множество украшений из драгоценных камней. И когда ты надел мне браслет, я почему-то вспомнила эту историю. Вот и все.

— Значит, я чем-то похож на того царя.

Он отодвинул одеяло и взял мою грудь в свою большую ладонь, а я все еще пыталась сосредоточиться на рассказе.

— Помню, как Суламифь говорила о нем: «Голова его — чистое золото, волосы его волнистые, черные как ворон…» И в них были серебряные нити, как у тебя. И стало больше за последние дни, ох… я заметила.

— Знаю. Может, когда моя голова совсем побелеет, ты полюбишь и меня.

Мне захотелось повернуться к нему и ответить, но Лоут крепко удерживал и не отпускал, и тогда я заговорила скороговоркой:

— Я и сейчас тебя люблю. И тебя и… его тоже. Не знаю, как такое возможно, но я это чувствую. Я же не вру сама себе. Ведь он вернется, правда? А что будет дальше, я пока не очень представляю. Лоут, ты мне поможешь? То есть нам поможешь, ведь, правда же?

Сама не знаю точно, о чем я его просила, казалось, Лоут может все решить правильно и хорошо для всех.

— Тише… тише… твои слезы ничего не изменят.

— Но ты хочешь, чтобы он вернулся? Ты его ждешь?

— Конечно. Конечно, мейла.

— Если бы от меня что-то зависело, я бы сделала все, понимаешь!

Наконец Лоут отвел руки и склонился надо мной, строго глядя в глаза.

— А ты не думаешь, что он вернется совсем другим человеком? Маракх ломает людей. Или превращает в камень. В кусок железа. В глыбу льда.

Я взяла его лицо в ладони и выдохнула прямо в приоткрытые сухие губы:

— Тебя же он не сломал.

— Но ты не знала меня в возрасте Гордаса. А ведь я был похож на него, мейла. Но, возможно, что с годами вернусь обратно в то блаженное состояние неведения и единства с миром. И смогу вспомнить старые песни и сказки. Ради тебя…

— А что будет с ним?

— Он отправится своим путем. Взрослому мужчине уже не нужна мия. Тебе следует быть к этому готовой. Я честен с тобой, Соня.

Я хотела что-то возразить, но слова путались на языке, да и к чему спорить. Лоут прав, зачем загадывать на будущее. Муж откинул разделяющее нас одеяло и принялся снова целовать мою грудь, коленом разводя в стороны мои бедра.

— Чего желает моя царица…

Я запустила пальцы в его слегка отросшие волосы и неловко пробовала смеяться.

— Ах, нет, я всего лишь бедная девушка из виноградника, опаленная солнцем другой планеты. «Положи меня как печать на сердце твоем, как перстень на руке твоей, потому что крепка как смерть любовь и жестока, как ад ревность: стрелы ее — стрелы огненные».

— Все истинно так, моя сладчайшая Возлюбленная!

Он никогда прежде не произносил подобных слов, даже любимой меня не называл, только мейла и дорогая Соня. Вот уж и впрямь, чудеса…

Опьяненные таинством соединения, мы едва различили негромкий стук в дверь, после чего она отворилась и монотонный голос доктора Рика провозгласил, что нам следует спуститься в столовую для "вкушения ужина".

Не размыкая объятий, мы посмотрели в сторону бесцеремонного гостя, осмелившегося тревожить хозяев в столь интимный момент. А через несколько секунд я уже хохотала во весь голос. Рик стоял у порога с невозмутимым видом, сжимая в руке ту самую толстенную розоватую свечу — она была зажжена, распространяя кругом тонкий яблочный запах.

Ну, уж теперь-то бесстыжему роботу не придется жаловаться на нас в местный «комитет неудовлетворенных женщин». Акт супружеского соития, что называется, на лицо. И какие еще нужны свидетельства, если Рик сам держал свечку при столь важном оздоровительном мероприятии.

Через полчаса, приняв душ и одевшись, мы все же вышли к столу и воздали должное кулинарным талантам нашего второго, более покладистого механического помощника. Запеченное большими кусками в специях наподобие буженины, а после порезанное тонкими ломтями, мясо кабана оказалось на удивление сочным — таяло на языке, заставляя тянуться за новой порцией.

Еще мы пили вино из высоких, узкогорлых бутылей, кормили друг друга спаржей и острой овощной приправой, а завершили пиршество отварными моллюсками и рыбой на пару. Я даже не стала пробовать десерт, пусть Рин спрячет ореховое мороженое подальше и напомнит о нем завтра.

Уснули мы прямо в гостиной на широком разобранном диване прямо в одежде. Нас усыпил равномерный шум дождя за окнами и спокойная чувственная мелодия, растекающаяся по дому, в котором всю ночь будет стоять аромат яблок.

Глава 40. Гнев и милость богини

Маракх

Первые дни было мучительно трудно привыкать к мысли, что он остался один. Сначала Гордас искал Харди, иногда звал его во весь голос, уже слабо надеясь на встречу. Но привлекать к себе внимания не хотелось. Порой возникало жуткое ощущение, что лес враждебен и те образы, что сводили с ума напарника, теперь готовы взяться и за него самого. Спасение Гордас видел в одном — отключить эмоции и существовать наподобие дикого зверя: добывать еду, следить за костром, хорошенько заметать следы на ночь.

По мнению Шалока, ошибка Харди заключалась в том, что он сравнивал жизнь до Маракха с унылым лесным обитанием, признавая полную нелепость подобных проверок. Неверный подход! Надо забыть о прежних развлечениях и удобствах, как будто это был лишь красивый сон, и теперь настало время пробуждения.

Настоящая жизнь началась только сейчас, и в ней хватало своих сюрпризов и удивительных находок. Гордас сам поражался, насколько он стал внимательней и собранней. Мог в течение часа наблюдать за букашкой, ползущей по сосновой коре, долгое время бездумно вглядываться в речные струи.

Это получалось настолько естественно и легко, будто все прежнее существование в особняке или тренировочном лагере служило лишь прелюдией к нынешней однообразной «животной» жизни. Даже образ любимой женщины как-то померк на фоне розовеющего восхода Антарес.