Книга Под крыльями Босфор - Владимир Малыгин

— Связь с Брусиловым есть? — кричу за спину и тут же получаю утвердительный ответ. — Передавай. В полосе пролёта наблюдаем значительное скопление живой силы и артиллерии противника. Железнодорожная станция забита составами. Ведём воздушный бой с немецкими самолётами. Штурман, дай ему координаты места!

И дальше мне снова становится жарко. Выше нас расплываются белые пушистые облачка…

— Шрапнель! — ухожу в сторону Карпат со снижением. Выше ну никак нельзя, да и не получится на трёх-то моторах. — Штурман! Курс к Брусилову?

— Сто десять!

Стискиваю зубы и выкручиваю на указанный курс. И натыкаюсь на очередной разрыв. Грохот и треск, самолёт вздрагивает, жалобно стонет, но летит. Не дают нам шанса вернуться к своим. Иду к горам, прямо на самолёты с крестами!

— Все целы?

— Маяковского ранило! — кричит из грузовой кабины Лебедев.

— Семён! — кошусь вниз, и казак поднимает голову от прицела носового «Максима». — Забирай свою шайтан-машину и дуй в грузовую. И пристегнуться там не забудь!

— Командир! Расходный третьего двигателя пробит! — доклад Смолина заставляет только чертыхнуться.

— Тяни до последнего!

А истребители противника так и кружат неподалёку. Даже с курса убрались, подставляться никто не захотел. Не хотят приближаться, ждут, когда нас шрапнель добьёт. Эх, не успели мы высоту набрать… Так бы хоть покрутились – змейкой бы походили, вверх-вниз пошмыгали бы, прицел бы артиллеристам посбивали…

Пока держимся в горизонте. И мотор с пробитым баком ещё работает. Только очень уж ощутимо тянет вправо, приходится прикрываться левым креном и подрабатывать педалькой.

Как я ущучил очередной залп, не знаю. Но отпустил педаль, ослабил усилия на штурвале… Самолёт даже как-то выдохнул облегчённо и начал резко заваливаться в правый крен, пошёл со снижением к земле. А я только лишь придержал его от такого чрезмерного заваливания.

Зато этот угаданный мною залп расцвёл чуть левее и выше, ударил по крыльям и кабине шрапнельной осыпью. Всю левую бочину самолёта осыпал частым горохом. И резко оборвался рёв левого крайнего мотора, колом встал пропеллер. Всё! Теперь точно не уйдём…

Но высота ещё есть, два мотора тянут вперёд, горы уже на подходе. Винты слева и справа раскорячились в потоке, тормозят ощутимо. Движки на пределе сил работают. Разворачивающие моменты практически компенсировали друг друга, машина гораздо легче стала управляться. Правда, ни о каком возвращении и речи быть не может, не выпустят нас. Да и к Брусилову уже не пробиться. И тут засбоил, зачихал вспышками пламени из выхлопных сопел третий мотор. В животе лёд комком сжался – крылья же у нас в масле и бензине… Сглазил!

— Командир, пожар на правой плоскости!

Обороты второго на максимуме, прикрываемся креном и тянем, тянем со снижением в сторону гор, уходим подальше от видимых внизу частей противника. Долететь до своих никак не получится, придётся садиться на вынужденную. А внизу противник. Прыгать? Я до последнего не буду, а экипаж? Приказать им? В плен попадут… Зато живыми останутся! Стоп! Какое к чёрту покидание, если у нас раненый на борту? Так что только один у нас вариант – садиться на вынужденную! И постараться сесть так, чтобы и в плен не попасть, и к своим как-то умудриться выйти…

— Командир! Истребители возвращаются! — голос Семёна пробивается через шум и свист воздуха в кабине. Ого, сколько нам дырок в фюзеляже наковыряли!

А не дадут нам прыгать, расстреляют сейчас! И не сманеврировать уже. Остаётся тянуть до последнего и отстреливаться. Так и сказал.

Загрохотал «Максим», тут же ему завторил «Мадсен» с левого борта. А с правого? А там же Маяковский ранен!

— Командир, разреши? — штурман уже отстегнулся и встал со своего кресла, потянул за собой парашют. И заковылял назад, к молчащему пулемёту. Только и посмотрел ему вслед, на мешающей продвижению парашютный ранец.

И нет у нас другого выхода, кроме как сесть в каком-нибудь глухом месте. А горы уже вот они, рукой подать – наползают, весь обзор мне заслонили. И пока у нас ещё есть хоть какая-то высота – я могу подобрать подходящую для вынужденной посадки площадку. Тянуть до последнего никак нельзя! И я кручу головой, ищу и нахожу кажущийся более или менее ровным заснеженный участок длинного пологого склона. Да, именно склона. Придётся садиться. Короткими движениями штурвала и педалей выхожу на посадочный курс, рассчитываю посадку на этот склон. А за спиной грохочут пулемёты…

Садимся на левый склон. Снижаемся и слева в окне проносится зелёная стена хвойников. Тут же резко обрывается и зелень сосен и елей сменяется чистой и нетронутой белизной снега. Потихонечку убираю усилия на штурвале, самолёт сразу же кренится вправо. А мне только это и нужно! На склон же садимся! Теперь главное – выдержать направление педалями! Слышу (или кажется, что слышу), как законцовка левого нижнего крыла касается снежного наста. Шуршит так, что в ушах скрежещет. Значит, не показалось. Увеличиваю правый крен, какое-то время лечу параллельно склону. В горизонтальном полёте машина не держится совершенно, и мы мягко касаемся снежного наста колёсами. Катимся, катимся… Пока летим. Даю команду на выключение двигателя. А мгновением позже падает и скорость, и подъёмная сила – машина проседает, колёса взрезают твёрдую корку и зарываются в снег…

И всплывает в памяти воспоминание о мимолётной встрече на корабле… О девушке Лизе с милыми серыми глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц…

Глава 16

На обратном пути пароход увозил из Константинополя раненых…

Второй день плавания давно уже перевалил за полдень и сейчас, если, конечно, позволит зрение, далеко-далеко, на самом краешке горизонта, можно будет увидеть вершины крымских гор. На Севастопольском рейде, по уверениям капитана, корабль встанет ночью, а пока… Пока в каюте продолжался разговор между матерью и дочерью.

— Но, мама, я же не знала… — пустила в ход извечную женскую отговорку девушка.

— Ну что ты не знала, Лиза? Сколько раз твой отец рассказывал о своём протеже… Или ты все эти рассказы пропустила мимо ушей? Чем у тебя вообще голова занята? И газеты же на столе лежат. С фотографиями, между прочим. Качество, правда, так себе, но основные черты лица вполне узнаваемы… Прости, Лизавета, — голос маменьки построжел. — Я бы тебе и дальше ни слова не сказала, если бы не сплетни – твои недавние слова совершенно выходят за рамки приличий. Вот же подобрала себе компанию… Для чего ты выставляешь Сергея Викторовича перед своими многочисленными поклонниками в дурном свете? Для чего приписываешь ему те поступки, которых он никогда не совершал?

— По этим вашим газетам невозможно узнать живого человека, — продолжала упрямиться Лизавета. — И потом, что я такого особенного сказала?

— А кто на верхней палубе разные глупости говорил? Кто слухи распускал? Которые, между прочим, совершенно не соответствуют действительности. Полковник настоящий герой, заслуженный кавалер, — Наталья Петровна зашуршала газетой, прищурилась на действительно нечёткое изображение. Поджала губы и продолжила своё. — А ты вместо того, чтобы к нему присмотреться, подружиться, предпочитаешь распускать о нём сплетни. И ладно бы хоть какая-то доля истины в этих сплетнях была, так ведь нет, только твои вымыслы! Объясни мне, почему?