Книга Дверь на двушку - Дмитрий Емец

Рина лежала и в щелочку век – чтобы не догадались, что она не спит, – смотрела на Суповну. Как же здорово, что у ШНыра есть Суповна! Она самый важный человек, может даже важнее Кавалерии! Благодаря Суповне ШНыр становится семьей. А счастливая семья всегда имеет центр. Это может быть мама, бабушка, прабабушка. Просто доброжелательно настроенный, пускай даже ворчливый человек, который постоянно находится на кухне и готовит, готовит. Ему можно выплакаться, можно пожаловаться, можно похвастаться – а он только хмыкает и готовит блинчики. Если такой человек исчезает – семья моментально распадается. Племянники, сестры, братья – все сразу перестают встречаться и теряют друг друга. И тогда становится ясно, что главным связующим звеном семьи была дряхлая бабушка, которая никого не учила жить, а просто готовила с утра до вечера, всех слушала, всем с любовью улыбалась и принимала гостей.

«Иосиф Сталин стоял на Мавзолее, глядел на ровные, грозные ряды солдат, проходящих мимо военным парадом, и грезил: «Где-то там, на далеком севере нашей великой страны, возможно, живет еще женщина, которая умеет печь блинчики! И она обязательно меня найдет!» – одними губами прошептала Рина. Она, кажется, опять нечаянно потерла себе лоб пушкинским перстнем.

По пальцам Кавалерии бегала золотая пчела. Взбегала на указательный, как на гору, спускалась в долину, затем поднималась в новую гору – на средний палец, дальше на безымянный… И снова в долину, и опять в гору. Пчела никогда не нарушала правил, но никогда и не пыталась слушаться команд: делала лишь то, что хотела сама.

Боброк сунул руку в карман и достал плоскую, чуть выгнутую фляжку. Отхлебнул из нее, опять закрутил – пробка была на цепочке – и на несколько секунд приложил фляжку ко лбу. Суповна фыркнула. Не осуждающе, а как только она умела фыркать. Мол, знаем мы такие лекарства!

Золотой пчеле Кавалерии фляжка Боброка не понравилась. Она перестала бегать по руке, взлетела, недовольно покружила над Боброком и исчезла.

– Как ты? – внезапно спросила Кавалерия, внимательно наблюдающая за Боброком.

– Нормально, – отозвался тот.

– А раны? Болят?

– Частенько, – отрывисто ответил Боброк и поморщился.

– Мне тоже больно, хотя и не так, как тебе… У меня душа болит, – в голосе Кавалерии Рине послышалось нечто новое – обида.

– Ясное дело… Вот говорят: благодарите! А за что? Что меня к стенке прислоняют, как старую мебель? Или вот ты… На тебе ШНыр держится – а ограда тебя не пускает. Его вон пускает, тютика этого в штанишках, а тебя нет… – Боброк брезгливо кивнул на спящего Ганича.

– Он ныряет далеко, – защищая Влада, сказала Кавалерия.

– Вот и я о том же! ОН НЫРЯЕТ!

– Перестань! – поморщилась Кавалерия. – Меня есть за что не пускать. Я расколола закладку. Отдала осколок ведьмарям. Из-за меня теперь десятки новых инкубаторов… Помнишь, ты говорил о полководце и загубленном солдате? А ведь инкубаторы тоже как солдаты.

– Инкубаторы сами виноваты. Сами соглашаются на эля… – упрямо сказал Боброк.

– Многие не знают, что это эль, – возразила Кавалерия.

– …но хотят приобрести сверхспособность. В общем, соглашаются сами. Выбор есть.

– Вот и у меня был выбор, – кивнула Кавалерия. – А я открыла дверь в болото, и через эту дверь хлынула слизь.

– Все равно нечестно! – рявкнул Боброк и, не удержавшись, хлопнул ладонью по полу.

– Что нечестно?

– Все нечестно! Ну не могу я многих вещей понять! Вот, к примеру, солдатик – молоденький, шея тонкая, сам как одуванчик – мерзнет на посту у штаба дивизии. Пальцы одеревенели, мороз, обувь сырая, кашель бьет – а погреться уйти нельзя, хоть немцев точно нет километров на сорок… А тут политрук – сытый, зараза, весь с иголочки, одеколоном от него пахнет – ведет под ручку в блиндаж хохочущую машинисточку… Ему можно, он барин, а по тебе вши ползают, ешкин кот! А бедный боец стоит с винтовкой и охраняет эту скотину… Трудно в такие минуты любить Родину! Березки там всякие, рассветы… Родина – она отдельно, Родина – она не политрук, но все равно как-то невольно в одну кучу все валишь. Хочется штаб связкой гранат рвануть и сбежать куда глаза глядят. Хоть к немцам!

Суповна перестала громыхать листом железа и удивленно посмотрела на Боброка.

– Все ты не о том врешь! – зычно сказала она.

– Как не о том? – взвился Боброк.

– Да так. Не о том. Каждый за свое ответ даст. Стой с винтовкой и терпи. Тебе людей и за себя защищать, и за него. Да и политрука рано судить. Ты его судьбы не знаешь. Люди – они обманчивы. Может, разок торкнет его совесть, сунется с гранатой под танк – и готов герой…

Боброк презрительно цокнул языком:

– Да под какой там танк! Из пистолетика в тучку бабахнет, для газеты снимется, речугу двинет – а сам поскорее в тыл. Эх, сложно все в жизни! Ничего непонятно! За что ни схватишься – все под руками обвалится… Кто там пищит?

– Ребенок проснулся, – прислушалась Суповна. Она стояла, облокотившись на рукоять своей траншейной дубины, и вид имела умиленный, как атаманша разбойников. Ребенок, маленький, слабый, но упорный, заявлял свое право на жизнь. Он не сомневался. Он точно знал, что ему нужно делать.

Боброк подался вперед и выглянул в окно. Луна выкатилась из-за туч и сбоку била в окна дома. И – чудо! – на взрытом поле отчетливо были видны три световых столба, а между ними какие-то тоннели.

– Это… – начала Кавалерия.

– Да. Оно самое и есть… Ну, идем! Пора! – и Боброк неохотно стал нашаривать трость, чтобы подтянуть к себе костыль.

* * *

Рина больше не притворялась спящей. Сидела и держала Гавра за наспех сооруженный из веревки ошейник. Отпускать его было нельзя. Гавр постоянно лез со всеми дружить. Особенно с дракончиком Рузи. Дракончик выдыхал пламя и дым. Гавр тряс брылями. Хлопья пены с его морды летели во все стороны. В общем, было довольно весело. Во всяком случае, для Гавра.

В полумраке торопливо собирался Долбушин.

– Вода. Фонарь. Телефон, – приказывал он Лиане голосом, которым хирург из комического шоу мог бы говорить медсестре: «Скальпель… зажим… глоток коньяка… еще глоток коньяка».

– Телефон взять или дать?

– Этот взять. Другой дать. Чего тут непонятного? – нетерпеливо отозвался Долбушин.

Лиана с театральной поспешностью повиновалась.

– И проследи, чтобы все было в порядке! – сказал Долбушин, искоса взглянув в сторону Рины, но все же не на Рину. Рина прекрасно поняла, что означал этот взгляд.

– Арбалет… – приказал Долбушин. – Нет, отмена распоряжения. Оружие я подберу сам.

– Я знаю, – сказала Лиана. – Вам сложно быть эмоциональным. И я понимаю, что со мной проще разговаривать существительными. Фото. Нотариус. Документы. Оформление. Встреча. Кофе. Любовь. Всего более медленного вы не переносите – это слишком большое сердечное усилие.