Книга Кровь Тулузы - Морис Магр

После ненастья я шёл по дороге в Сен-Мартори, с сожалением созерцая великий ущерб, причинённый растительному миру злой силой ветра. На холме полегла целая вереница ёлок; павшие деревья напоминали воинов, которых смерть застала врасплох: их причудливые позы вызывали и смех и слёзы. На обочине дороги, словно инвалид культи, выставил сломанные ветви дуб — могучее дерево жаловалось на изуродовавшую его стихию. Гибкие берёзки, окаймлявшие сад, упали, запачкав свои серебристые платьица, и подняться уже не смогли. В саду деревья тоже изрядно пострадали, но к ним, в отличие от их дикорастущих собратьев, помощь уже пришла: какой-то человек, воткнув в землю рогатку, пытался выпрямить молодое персиковое деревце.

Заметив меня, он бережно опустил ветви на подпорку и устремился ко мне; тут я узнал в нём Торнебю…

— Я искал вас, — даже не поздоровавшись, сказал мне он. — Вчера я ушёл из Сен-Беата и больше туда не вернусь.

Товарищ мой исхудал, однако запавшие глаза по-прежнему сверкали ярким благородным блеском. Я спросил, отчего он так исхудал и не явился ли причиною истощения суп, которым кормил его столяр.

— Причина в совершенном мною зле, — печально отвечал он.

— А что плохого ты мог сделать?

Устремив взор в направлении Сен-Беата, он пальцем указал на одну из горных вершин.

— Я причинил зло деревьям, живущим вон на той горе.

Признаться, из его ответа я ничего не понял и попросил Торнебю растолковать смысл его слов.

— Я и сам мало что понимаю. Это всё внутренний голос. Сначала я его не слушал, но он был прав, и всё случилось так, как он и предсказывал.

— А что он предсказывал?

— Он предупреждал, что настанет день, когда я больше не смогу убивать деревья. Но разве можно заниматься ремеслом столяра, если заранее не запасёшься досками? А доски можно получить только после того, как убьёшь дерево!

— Увы! Человек часто сталкивается с отсутствием логики у Господа, — философски заметил я.

— Но однажды ночью на меня снизошло озарение, и я понял, что ночные бдения способствуют прояснению ума. Вы, быть может, помните, что мне постелили под навесом, рядом со штабелями свежеспиленных брёвен. Поздно вечером я приходил туда, ложился на соломенный тюфяк и моментально засыпал, потому что за день ужасно уставал. А в ту ночь я не мог заснуть. Сквозь щели в крыше ярко светили звёзды, капала вода, а в весеннем воздухе разливалась истома. И тут я впервые заметил, что каждый спил бревна — это лицо, круглое и кроткое. Лиц, как и брёвен, было много, и все они укоризненно смотрели на меня своими подслеповатыми деревянными глазами; капельки влаги, поблескивавшие в струившемся сквозь щели лунном свете, слезами стекали по жёлтым щекам. Я лежал, не смея шелохнуться, и постепенно за шумом капели различил тихие голоса, доносившиеся со стороны штабеля свежеспиленных брёвен. Прислушавшись, я обнаружил, что понимаю речь брёвен.

«Мы жили высоко в горах, где берут начало бурные реки, куда приплывают отдыхать облака. Мы давали кров птицам, насекомым, множеству крохотных созданий, не имевших даже названия. Под нашей сенью расцветал папоротник, а следом появлялись из-под земли грибы. Грибы росли, наливались соками, разбухали и, наконец, разваливались, оставив после себя кучку копошащейся гнили. А потом явился ты со своим топором и лишил нас жизни. Безжалостно убил нас. Теперь корни наши, которые ты даже не подумал выкорчевать, будут вечно покоиться под слоем гумуса. На них потекут потоки дождя, вымывая земную плоть и оголяя скалу, в трещины которой они успели врасти. Корни не умирают полностью, растворяется только частая сеть тонких, словно волоски, корешков. Оставленный в земле корень подобен матери, утратившей способность рожать детей. Свидетели, наблюдавшие, как ты убивал деревья, невидимы, сокрыты под землёй; они не имеют ни тела, ни лица, и в подземном мраке они ночи напролёт оплакивают гибель своих древесных сыновей, коим не суждено более гордо возносить к небу свои зелёные кроны».

Торнебю умолк. По лбу его градом струился пот.

— Я предчувствовал, что когда-нибудь услышу нечто подобное, и всё же речь их прозвучала словно гром среди ясного неба. Ну и понятно, кто хотя бы раз услышит такие слова, уже никогда их не забудет. Я встал и бежал из дома, где лежали орудия убийства — пилы и топоры. И дал обет вернуть жизнь стольким деревьям, скольких я убил. Вот почему я выпрямляю погнутые ураганом ветки. Ведь если я не распрямлю эти деревца, они зачахнут, ибо тем, кто стремится к солнцу, пристало вертикальное положение. Отныне я намерен ухаживать за каждым деревом, которому требуется помощь.

С этого дня Торнебю вновь стал моим спутником, но путешествие наше стало гораздо более утомительным, чем прежде, ибо каждую минуту Торнебю восклицал:

— А вот берёзка, которой требуется моя забота! Ах, какой-то негодяй сломал во-о-о-н тот каштан, и я должен немедленно поставить ему подпорку! А на этой яблоне слишком много яблок, и если я их не сниму, у неё сломаются веточки!

И, свернув с дороги, он бежал к дереву…

Размышляя о неудобствах столь медленного путешествия и втайне надеясь, что обет скоро будет выполнен, я как-то раз спросил у него:

— Сколько же деревьев сгубил ты своим топором?

— Увы! Не знаю. Много.

— А как же ты поймёшь, сравнялось ли число спасённых тобою деревьев с числом деревьев, тобою срубленных?

Торнебю почесал в затылке. Но замешательство его было недолгим.

— Уверен, мне будет знак, и его подаст само дерево. Например, тополь поклонится мне или плакучая ива, растущая на берегу пруда, обовьёт меня своими ветвями.

Вы не поверите, но в это время мы как раз шли по дороге, обсаженной тополями, а впереди сверкала на солнце недвижная гладь пруда, на берегу которого густая ива полоскала в воде свои гибкие ветки, украшенные продолговатыми листьями цвета миндаля. С надеждой и тоской взирал я на эти деревья. Но ветки ивы не шелохнулись, а тополя по-прежнему стояли прямо, словно часовые у папского дворца.

— Ах, Торнебю, к великому сожалению, знаки свыше даруются нам так редко! Но какой унылой покажется нам жизнь, если мы перестанем трудиться, дабы эти знаки заслужить!

Чудо смоковницы

— Уверен, — произнёс Торнебю, — святые творили чудеса только в хорошую погоду, когда на небе ни облачка. Сами посудите, какие в ненастье чудеса, ведь их же никто не увидит!

Не придавая значения рассуждениям своего спутника, я внимал ему вполслуха, а потому рассеянно отвечал:

— Да, разумеется, ты прав, без чудес наша жизнь была бы скучной, поэтому мы в них и верим.

Дорога петляла среди высоких холмов, которыми изобилует Лорагэ. В воздухе всеми цветами радуги переливалось осеннее марево. Деревья застыли, словно задумавшись над своей древесной судьбой. Одни листья отливали позолотой, другие синевой. Стоило заговорить громче, как эхо разносило звуки вашего голоса по всему краю.