Книга Страсть Клеопатры - Энн Райс

– Ты больше никогда не должен повторять подобного. Никогда, Рамзес.

– Это больше не повторится, – ответил он. – В противном случае, пусть в тот же миг меня проклянут все египетские боги, если таковые существуют.

– Ты сам вынес себе приговор, Рамзес, – продолжала она. – Ты уже давно сам для себя являешься своим собственным богом. И ты должен понять, прежде чем успеешь возразить, что я не дам тебе зелье из удушающей лилии для того, чтобы ты поверг в вечный мрак эту возрожденную Клеопатру – следствие своего проступка.

– Я бы никогда и не обратился к вам с такой просьбой, – заверил ее Рамзес. – Потому что в этом случае я бы подверг неминуемой опасности это хрупкое создание, Сибил.

Он умолк и вопросительно взглянул на Бектатен.

– Вы даже не представляете, как беспокоит меня то, что душа настоящей Клеопатры может сейчас жить в теле этой впечатлительной смертной женщины, – продолжал он. – А все дело в том, что, как только я взглянул на Сибил Паркер, я увидел в ней Клеопатру. Мою Клеопатру. Я глубоко, всем сердцем почувствовал ее. – Он прижал ладонь к своей груди. – Но мы до сих пор не знаем, как же связаны между собой эта новая носительница души Клеопатры и восставшее из мрака смерти ее тело.

– Значит, тебя не убедили объяснения Джулии Стратфорд? Ты не веришь ни в то, что душа Сибил Паркер досталась ей от воскрешенного тобой существа, ни в то, что это твое создание проваливается в бездну безумия?

– Не верю, – подтвердил Рамзес. – Будь это так, у Сибил всплывали бы новые воспоминания – те самые, которые теряет Клеопатра. Тем не менее она рассказывает только о снах, которые ей снились на протяжении всей жизни, причем еще задолго до того, как я пробудил несчастную Клеопатру. Эта странная связь, какой бы она ни была, может оказаться намного более сложной, чем полагает Джулия. Я люблю Джулию, но Джулией руководит неприязнь и враждебность. Потому что, когда она была еще смертной, она едва не погибла от рук только что пробудившейся Клеопатры.

– Понятно, – снова сказала Бектатен все с тем же сводящим его с ума величественным спокойствием. – Я думаю, ты недооцениваешь Джулию Стратфорд, мой великий царь. Но я, впрочем, понимаю, что ты имеешь в виду.

Его поражало то, как открыто и без опаски она изучала его – так смотрит на своего возлюбленного доверчивая девушка, готовясь поцеловать его. Но в глазах ее не было желания или страсти. Только полное отсутствие страха.

То, какой он наблюдал ее в поместье, свидетельствовало, что ее трудно вывести из равновесия, что ее гнев, прежде чем проявиться, набирает силу постепенно, как ураган, сформированный далеко в открытом море и неумолимо движущийся к берегу. Было ли ее сегодняшнее отражение атаки пьяного безумца и безжалостное уничтожение «фрагментов» Сакноса конечной точкой пути этой неуемной стихии? Или же все обстояло так, как она и сказала: она просто хотела отправить доходчивое и не терпящее дискуссий послание человеку, предавшему ее тысячи лет тому назад?

Было еще слишком рано задавать ей подобные вопросы, особенно после его признаний. Но такое общение с ней, близкое и в относительном уединении, действовало на него отрезвляюще. Он был поглощен изучением и мысленным толкованием каждого ее грациозного жеста в не меньшей степени, чем старался понравиться ей, делясь своими соображениями и догадками. Но при этом постоянно находился настороже.

Она отпустила его руки и неторопливо вернулась к огню.

– И ты действительно положил бы этому конец тогда, много столетий назад? – спросила она. – Я имею в виду, если бы ты знал обо мне. И если бы я показала тебе, как можно обратить себя в прах.

– Да, возможность этого вполне реальна.

– Реальная возможность, – повторила за ним она. – Ты в совершенстве освоил современный язык. В частности, ту показную манерность, которую британцы используют для описания сильных эмоций при взгляде на них со стороны. А в моей голове крутится множество языков. Иногда я слышу их все одновременно, и тогда даже не уверена, на каком именно языке я в данный момент говорю. Я завидую тебе, Рамзес.

– Почему?

– Получив такую возможность, ты просыпаешься после очень долгого сна. Просыпаешься, чтобы испить двадцатое столетие большими жадными глотками, зная до этого только о древних царствах в пустыне, существовавших до рождения Христа. Ты впитываешь дух современности, не задумываясь об опыте предшествующих веков. Мрачная эпоха после падения Римской империи. Нашествия свирепых монголов и викингов. Корабли работорговцев, следующие в обе Америки. Революции, сотрясавшие Европу. Все это не засоряет тебе голову – ты просто открываешь для себя автомобили, летательные аппараты, мощные лекарства, способные предотвратить эпидемии. Но в моем существовании все эти вещи проходили медленно, как историческая неизбежность. Никаких волшебных превращений. Подозреваю, что, когда ты увидел все эти новшества впервые, они показалось тебе волшебными дарами из храма богов.

– Да. Все верно. Но тем не менее я хотел быть свидетелем падения Рима. По причинам, которые вам теперь, полагаю, вполне понятны.

Она улыбнулась:

– Ты по-прежнему считаешь нынешний век веком волшебства?

– Я всегда обретался в чем-то вроде волшебной сказки. Потому что бессмертие мне было подарено именно с помощью волшебных чар.

– Да, наверное, в каком-то смысле это оправдывает твои взгляды, – ответила она. – Но сейчас я спрашиваю тебя об этом потому, что хочу узнать, освободился ли ты от своих мук, от мук, заставивших тебя замуровать себя в гробнице на все это время.

– А можно сначала я задам свой вопрос вам?

– Прошу.

– Если бы мы познакомились с вами, когда Египет был завоеван Римом, а моя царица наложила на себя руки… Если бы вы встретили меня тогда, дали бы вы мне свою удушающую лилию?

Она ответила быстро и без колебаний:

– Нет.

– Но почему?

– Потому что тогда ты бы освободился от своего предназначения, а не от вечной жизни.

– От предназначения быть советником царей и цариц, вы имеете в виду?

– Да. Тебя подвел не твой дух, Рамзес. Тебя подвела твоя недальновидность. Потому что понимание цели своего существования – самая глубокая и серьезная проблема бессмертной жизни. Этому пониманию невозможно научиться, потому что нас растят, воспитывают и готовят к тому, чтобы мы воспринимали свое существование как короткий, скоротечный миг, во время которого мы будем беспомощно скользить по поверхности сурового и жестокого мира.

– А откуда же вы почерпнули столь исключительную дальновидность, царица Бектатен?

– Следи за своим тоном, Рамзес. Я не осуждаю тебя. Просто я стараюсь говорить осторожно и с учетом стоящего за моими плечами жизненного опыта.

– Выходит, и вы тоже страдали от такой, как вы назвали это, недостаточной дальновидности?

– Да, – кивнула она. – И многократно.