Книга Приливы войны - Стивен Прессфилд

Фрасибул писал своему человеку, стратегу Ферамену, обеспокоенному тем, что его звезда меркнет рядом с солнцем Алкивиада:

«...Я посчитал весьма полезным относиться к нему не столько как к человеку, сколько как к природному явлению. Я беспокоюсь лишь об Афинах. Я возвратил его из ссылки и тем самым положил свою голову на плаху. Сталкиваясь на море с непревзойдённым неприятелем, человек может призвать на помощь шторм. Встретив такого же врага на суше, он в душе молится о землетрясении».

Из того же письма:

«...Помни, друг, что сам Алкивиад не осознает своего дара. Этот дар управляет им. Его нескромность, как бы она ни раздражала тебя, — объективная данность. Алкивиад превосходит всех, к чему скрывать это? Другая линия поведения была бы для него лицемерием, а он — самый искренний из людей».

И ещё:

«...Хотя его враги считают его великим обманщиком, фактически он не способен быть двуличным и обо всём, что когда-либо делал, всегда предупреждал заранее».

Люди любили Фрасибула, боялись и уважали Ферамена, но к Алкивиаду они прикипели сердцем. Они относились к нему с необычайной заботливостью и вниманием, как к какому-то волшебному ребёнку. Спал ли он? Ел ли он? Раз по пятьдесят в день матросы и морские пехотинцы подходили ко мне справиться о самочувствии их полководца, словно он был лампой чародея и они боялись, чтобы небеса из ревности не задули её пламени. Телохранители стояли на ушах, заслоняя нашего командира — теперь уже не от беды, а от чрезмерной любви его же людей.

И ещё женщины. Они осаждали его тучами. И это были не только hetairai, куртизанки, и pornai, обычные шлюхи, но свободные женщины, девушки и вдовы, сёстры, которых приводили их собственные братья. Не раз я вынужден был прогонять какого-нибудь парня, который являлся с собственной матерью. И что же мамаша?

— А как тогда насчёт тебя, дружочек?

Подхалимы были в отчаянии оттого, что командир отвергает их.

Что касается самого Алкивиада, то соблазн устраивать кутежи поутих. Его больше не интересовал блуд. Он победил. Он изменился. Скромность шла ему. Она облегала его плечи в виде простого плаща морского пехотинца — правда, застёгнутого золотой фибулой. Он стал новым Алкивиадом, и это ему нравилось. Я никогда не видел, чтобы человек так радовался победам своих товарищей, был настолько чужд зависти, и особенно к тем, кого можно было бы счесть его соперниками, — Фрасибулу и Ферамену. Когда для него освободили виллу на мысе Пеннон в Сесте, он не согласился поселиться там, не желая выселять прежних жильцов. Он продолжал спать в палатке рядом со своим кораблём, не позволяя даже настелить там пол, пока плотники не сделали этого самочинно в его отсутствие. Алкивиад стал прост и непритязателен — порой даже слишком.

В день он отсылал по сотне писем. Вся охрана была занята этим. Секретари сменяли друг друга, часто всю ночь и всё утро. Это была нудная работа по сколачиванию коалиции. День за днём следовало распространять своё влияние, применяя лишь силу убеждения.

— Как ты можешь выдерживать это? — спросил я его однажды.

— Что выдерживать? — переспросил он.

Ему это нравилось. Эти письма были для него не тяжёлой работой, а живыми людьми. Для него это была симфония, а он наконец-то стал дирижёром событий.

Имелись и другие послания, по сути главные. Их он диктовал потом или писал сам. Это были «вдовьи» письма, благодарности покалеченным или павшим — десять, двадцать, тридцать в день. Он адресовал их лично самому получателю, если тот был жив, но часто послания направлялись отцам, матерям, жёнам. В таких случаях человек, которого Алкивиад хвалил, даже не знал об этом. Можешь представить себе, Ясон, какую гордость приносили эти благодарности тем, кто боялся за своих сыновей и мужей? Уже потом я встречал немало таких людей. Они хранили эти письма, вынимали их с благоговением, чтобы прочитать детям и внукам о храбрости их отцов.

Когда Алкивиад желал отметить флотского, то посылал угощения и вино с поздравлением товарищам этого офицера по столу. Других сажал за свой стол. Но тем, кого он хотел отметить особо, он посылал не благодеяния, а испытания. Он назначал их для выполнения самых опасных поручений. На такие задания, говорил Алкивиад, уходят младшими офицерами, а возвращаются старшими.

— Во всём, что он делает, присутствует политика, — заметил Эндий.

Алкивиад вёл за собой не приказом, а примером. Вместо того чтобы посылать командиров совершенствовать свою выучку, он сам выходил в море и начинал. Все манёвры, которые предстояли флоту, его собственные эскадры проходили первыми. Чтобы достичь необходимого уровня, флоту приходилось сначала превзойти корабли Алкивиада.

Алкивиад не приказывал флоту быть готовым к отплытию до рассвета. Просто капитаны, проснувшись, видели, что их кораблей уже нет — они выполняют манёвры.

Своему другу Адиманту командир эскадры писал:

...Если к подчинённому требуется применить силу, необходимо, чтобы она была минимальной. Если я приказываю тебе: «Подними чашку!» и при этом приставляю к твоей спине остриё меча, ты подчинишься, но в этом случае ты не возьмёшь на себя никакой ответственности за свои действия, сославшись на то, что у тебя не было выбора. Однако если я только предложу, а ты согласишься, тебе придётся взять на себя ответственность за данное тобою согласие. И если уж ты согласился — не отступай.

Позднее, когда он взял Византий, характер осады был — если можно употребить такое слово — бодрый. Люди приступили к осаде по своей воле, без притворства и недовольства. И даже противник при капитуляции оказался не подавленным, а полным оптимизма.

Правильный способ овладения городом — предоставить врагу выбор альтернатив настолько многочисленных, что ему придётся в конце концов выбирать: сдаться или стать союзником, но не по принуждению, а по доброй воле. От принятого таким образом решения нельзя будет потом отказаться. Такой новый союзник не оставит нас в будущем, если нас постигнет несчастье.

Когда обсуждался план взятия Кизика, Ферамен предоставил командирам блестящую схему осады, при которой противник будет отрезан со всех сторон. Алкивиад в целом одобрил её, однако внёс следующее изменение: он предложил оставить неприятелю пути отхода.

— Не для того, чтобы он мог убежать, а чтобы знал, что струсил. А мы не только разобьём их, мы навсегда отобьём у них охоту встречаться с нами впредь.

Таким же образом он устанавливал дисциплину на флоте. Он никогда не отдавал распоряжений о телесных наказаниях. Он лишь исключал такого человека из круга общения. Алкивиад считал, что подобные исправительные меры щадят моральные силы провинившегося, а с другой стороны, могут побудить его возвратиться в строй с удвоенной решимостью и волей. Если кто-либо совершал один и тот же проступок дважды, его ссылали в тыл, к обозу и трусам. Подобными мерами Алкивиад заменил позорные столбы.