Книга Горький квест. Том 3 - Александра Маринина

– Какие же? – с любопытством спросил я.

– Экономические, юридические, педагогические, историко-архивные. Суммы, конечно, тоже очень солидные, мало кому по карману, но все-таки поменьше. Эх, не догадывалось руководство страны в тот момент, что пройдет всего два десятка лет и экономисты и юристы станут самыми востребованными! Что такое в семидесятые годы бухгалтер или юрист на предприятии? Да тьфу! Курам на смех! Если юрист – прокурор, судья, адвокат, даже следователь, это престижно, уважаемо, но юрист-цивилист, специалист по гражданско-правовым договорам, – это считалось вообще несерьезным. А после перестройки эти профессии стали самыми важными, самыми необходимыми. Смешно жизнь устроена!

* * *

Еще совсем недавно Владимир Лагутин был для меня не более чем просто сыном Зинаиды, о котором я почти ничего не знал. Теперь же образ Володи прорисовывался все отчетливее, в нем появлялись штрихи и краски.

В десятом классе он знакомится с Аллой, влюбляется. Алла отвечает взаимностью, отношения крепнут. Оба поступают в институты, Володя в МГИМО, Алла – в медицинский. Когда учатся на втором курсе, семья Аллы подает документы на выезд и получает отказ. Володя чувствует, что не хочет больше жить в обстановке демагогии и лицемерия, он стремится вырваться оттуда, и единственным выходом для себя видит эмиграцию в качестве мужа Аллы. Поскольку сам он не еврей, то одного его никто не выпустит. Кроме того, он понимает, что очень любит Аллу и не желает с ней расставаться, а если семья уедет за границу, то они вряд ли когда-нибудь снова увидятся. Он отдает себе отчет, что у родителей будут огромные неприятности, если он осуществит задуманное, но желание вырваться куда сильнее сыновней привязанности, да и привязанность эта, если судить по «Роману-переносу», более чем сомнительна, не зря же Виктор Добрынин ненавидит свою мать и не хочет с ней жить ни при каких условиях, готов даже жениться на нелюбимой, лишь бы оказаться подальше от мамаши. Алла тоже хотела создать семью с Владимиром, причем готова была отказаться от выезда с родителями, выйти замуж и остаться в СССР, но мой родственник настоял на том, что уедут все вместе. Они готовятся зарегистрировать брак, никого не ставя в известность. Когда в паспорте появится штамп, Лагутины-старшие ничего не смогут с этим поделать. Володя с нетерпением ждал, когда можно будет отчислиться из ненавистного института и сдать комсомольский билет, чтобы подавать документы вместе с семьей Аллы. Из рассказов невесты, уже прошедшей все этапы подготовки к «подаче», он хорошо знал, каким мучительным и унизительным может оказаться выход из комсомольской организации, но готов был перетерпеть и это.

И вдруг… Они уехали. Так быстро, что он даже не успел ничего понять и осознать. В жизни Володи Лагутина образовалась огромная черная дыра, куда, как в бездонную пропасть, утекали надежды, радость жизни, эмоциональные силы, рассудочность. Жизнь стала еще более невыносимой, а свет, мерцавший в конце тоннеля, померк. «Кожу бы всю оставила, только вырваться, только вырваться…» Вырваться куда угодно, только бы подальше от родителей, от института, от ненужной профессии, от комсомольских собраний, от передовиц в газете «Правда». В голову приходит решение, которое нельзя назвать никак иначе, нежели «полный идиотизм». Но тем не менее оно кажется Володе единственно возможным, во всяком случае, в том душевном состоянии черноты и безнадежности, в каком он в тот период пребывал.

И в августе 1975 года, за две-три недели до начала учебы на третьем курсе, он убивает человека. Забивает насмерть пьяного бродягу, который, наверное, даже сопротивляться не мог. Ждет, когда в дверь позвонит милиция и его арестуют. Но никто не звонит и не приходит. И уже через несколько дней Володя начинает осознавать содеянное. Вряд ли я в состоянии в полной мере понять всю глубину его ужаса и отчаяния, да и мало кто смог бы это сделать. Психика юноши стремительно катилась в пропасть по наклонной плоскости, и в сентябре он предпринимает попытку уйти из жизни. Зинаида уверена, что депрессия вызвана внезапным расставанием с любимой девушкой, поэтому ни с какими вопросами к сыну не пристает, думая, что ей и без того все прекрасно известно.

Через несколько месяцев, весной, в семье Лагутиных заговорили о том, что Ульяна будет переводиться в Текстильный институт, потому что первый год учебы в Институте иностранных языков ясно показал: она ошиблась с выбором будущей профессии. Вот тут Владимир и вспоминает о пьесе «Старик», перечитывает ее, осмысливает по-иному, не так, как три года назад, когда он был десятиклассником. В «Записках молодого учителя» он совершенно определенно указывает: к «Старику» он вернулся на третьем курсе. Уверен, что случайностью это не было. Володя догадался, каким способом сестре удалось добиться своего. А что мешало ему самому поступить точно так же? Заявить родителям, дескать, не мешайте мне стать учителем литературы, бросить МГИМО и перевестись в педагогический институт, иначе я всем расскажу, что пытался покончить с собой, и пусть меня отправят в психушку и залечат до состояния овоща, то есть сына-дипломата у вас все равно не будет. Мог он так поступить? Теоретически, наверное, мог. И, полагаю, обдумывал подобный вариант. Но по каким-то причинам отказался от него. Вероятно, душевный склад не позволил пойти на грубый шантаж родителей. А может быть, побоялся, смелости не хватило. Интересно устроен человек! На то, чтобы забить пьяного бомжа в темном подъезде, сил и окаянства хватает, а на то, чтобы белым днем, глядя в глаза родителям, сказать им: «Не хочу и не буду!» – мужества почему-то не находится. Впрочем, это проблема не только одного лишь Володи Лагутина. Такое встречается сплошь и рядом.

Пресвятая Дева, как же похож, оказывается, Владимир на своего (и моего) предка Джонатана Уайли! Оба они видели конечную цель, которая казалась им правильной и значительной, и совершенно не думали о мелочах и деталях, в которых, и это всем известно, как раз и кроется дьявол. Джонатан не принял во внимание, что трое его внуков, дети Грейс и Фрэнка (а также Роберта Купера), вырастут разными по характеру и менталитету, а уж об их потомках и говорить нечего, и грандиозный полуторавековой проект превратится в итоге неизвестно во что. Володя видел перед собой дальнюю цель – бегство из страны, но, по всей вероятности, не задумывался о том, как он будет жить, бросив институт, разругавшись со своей семьей и ожидая разрешения на выезд. Поставив перед собой новую цель – бегство из «правильной» советской жизни в «неправильную» жизнь мест лишения свободы, – он точно так же не задумывался о возможных вариантах, будучи уверенным, что достаточно только совершить преступление, а дальше все покатится, как запланировано: арест, суд, приговор, колония на долгие годы. Мысль о том, что убийство останется нераскрытым, его голову почему-то не посетила. Но он мог прийти в милицию и написать явку с повинной. Не пришел и не написал. По-видимому, наряду с осознанием того, что совершен страшный грех, убийство человека, пришел и страх перед тюрьмой, которого прежде не было. Так или иначе, милиция преступление не раскрыла, а сам Володя не признался. Но все последующие годы он не упускал возможности назвать себя слабым, трусливым и глупым. Третья попытка бегства – в небытие – тоже успехом не увенчалась, и подозреваю, что молодой человек снова не продумал детали или не рассчитал время. Да, пожалуй, все становится на свои места. Как там было в стихах, которые я услышал на соревновании? «И все затихло, улеглось и обрело свой вид».