Книга Беллинсгаузен - Евгений Федоровский

По наступлении мирного времени все высшие административные распоряжения мало-помалу прибрал к своим рукам граф Аракчеев, сделавшийся первым, точнее, единственным министром. Царь абсолютно доверял ему и ценил за неутомимую работоспособность и строгую исполнительность, именно за те качества, которые редко встречались в среде чиновной российской бюрократии. Удаляясь от непосредственных сношений с правительствующими лицами, Александр стал принимать доклады через одного Аракчеева. Такое положение при мужиковатом и суровом характере докладчика как в администрации, так и в большинстве русского общества порождало тяжёлое впечатление. В порыве откровенности Василий Андреевич Жуковский, воспитатель в будущем царских детей, писал другу своему Александру Ивановичу Тургеневу: «Прости, о себе ничего не пишу. Старое всё миновалось, а новое никуда не годится. С тех пор как мы расстались, я не оживал. Душа как будто деревянная! Что из меня будет — не знаю, а часто, часто хотелось бы и не быть».

Но Жуковский — душа поэтическая, ранимая, тонкая. А вот что пишет вполне благополучный обласканный сановник Семён Романович Воронцов графу Ростопчину: «Двухлетняя тяжёлая война с Наполеоном и продолжительное отсутствие государя отвлекли правительство от улучшений, задуманных в начале царствования Александра. Администрация находилась в самом тяжёлом состоянии. Сенат — хранилище законов — потерял всякое значение и силу. Беспрестанно, в виде опыта, издавались уставы без всякого надзора за их исполнением. Финансы, юстиция, внутреннее благоустройство представляли мрачный образ беспорядков и злоупотреблений».

В этой ужасающей, но верной картине общего положения государства флот и всё морское ведомство представляли одну из печальных частностей.

Для большинства моряков управление де Траверсе заключалось в неуместной, прямо-таки скаредной экономии. Она давала для казны ничтожные сбережения, но весьма дурно влияла на дух подчинённых и возбуждала справедливое негодование. Так, при возвращении из-за границы нижним чинам, увольняемым из строя по болезни и ранению, министр приказал выдавать за каждый заслуженный червонец по 3 рубля 30 копеек ассигнациями. На просьбы о пособиях морским чинам, потерявшим своё имущество при гибели кораблей, сожжённых или потопленных неприятелем, адмиралтейство отвечало отказом. Вместо прежде отпускавшихся на суда казённых инструментов велено было иметь собственные. Не больно-то избалованных жалованьем и в основном выходцев из бедных дворянских семей офицеров принуждали покупать дорогие зрительные трубы, а штурманов — секстаны.

Поговаривали даже, будто англичане захотели вообще уничтожить русский флот, и это решение приводил в исполнение маркиз Траверсе.

И всё же флот жил. И оставались в нём достойные моряки.

К радости Беллинсгаузена и других радеющих за дело капитанов, в 1816 году командиром Черноморского флота назначили Алексея Самуиловича Грейга, сына екатерининского адмирала, которому императрица ещё при рождении присвоила звание мичмана. Он был старше Фаддея на четыре года, набирался учёности в английском флоте, ходил в Ост-Индию и Китай, был в архипелагской экспедиции Сенявина 1806—1807 годов, в двадцать три года, будучи уже капитаном I ранга, и командуя кораблём «Ретвизан», за дерзкую отвагу в сражениях при Корфу, Дарданеллах и у Афонской горы стал правой рукой адмирала. В Отечественную войну состоял на дипломатической службе при главной квартире Чичагова, но упросил командующего отпустить в дело. В 1813 году командовал гребным флотом при осаде Данцига, проявил геройство в штурме этого города, за что Александр I присвоил ему звание вице-адмирала. Опять же такого чина в тридцать восемь лет ещё никто не получал.

Нельзя сказать, что «рождённому мичманом» просто везло. Помимо унаследованной от отца храбрости Алексей Самуилович оказался превосходным кораблестроителем и смелым экспериментатором. Осмотрев все действующие суда и познакомившись с командирами, он собрал всех в Дворянском собрании и объявил:

— Черноморские корабли дышат на ладан. Их разнесёт в щепы первый же добрый шторм. Адмиралтейство денег не даёт. Нам самим придётся благоустраивать флот. Приказываю капитанам описать состояние судов и высказать соображения, что можно сделать собственными силами без особых затрат. Прислушайтесь к нижним чинам, коль матросы пораскинут мозгами — новую эскадру соберём. С делом не тороплю. Неделю, думаю, хватит. Все свободны.

Собирались господа офицеры слушать долгие речи, а новый командующий всего пять минут потратил и за беды взялся с самого корня.

Малых неполадок нашлась тьма. А с них-то и начинались несчастья. Стали исправлять, ладить по-своему. Загорелись люди желанием сделать корабль своим домом. Где удобно и надёжно можно будет жить. У Фаддея на «Минерве» служил матрос 1-й статьи Ярошенков. Когда командир объявил о приказе командующего, а было это в жаркий полдень и фрегат стоял в бухте неподвижно на двух якорях, он подвёл капитана к одному борту, раскалённому от солнца, потом перешли к другому — в тень.

— Чуете разницу? — прищурил глаз Ярошенков.

— Это и мышь чует, — ответил Фаддей, недоумевая.

— Верно, — подтвердил матрос. — На то она и живая тварь. Но ведь и корабль — не просто чурка. Он тоже, можно сказать, живое существо. Невтерпёж ему с одного боку обжигаться, смолу и конопать терять, а другому в прохладе пребывать.

— Постой-постой! Так ты предлагаешь, чтобы его на одном якоре держать, чтоб судно по ветру обращалось? — догадался Фаддей.

— Точно так, где сие возможно, — кивнул Ярошенков.

Вроде ерунда на первый взгляд, а для летнего жаркого климата Черноморья она несла судну большое облегчение, оно на стоянке обдувалось равномерно, сохранялось дольше.

Таких Ярошенковых нашлось предостаточно — и по части килевания, тембировки, надёжности парусов и креплений, даже конструкции кораблей — суда были до того неустойчивы, валки и имели нижние порты так близко от воды, что даже при брамсельном ветре их приходилось задраивать и оставлять орудия нижнего дека в бездействии.

Обобщив все предложения — и дельные и фантастические, Грейг издал приказ по флоту. Нашёл Фаддей в нём строки, касавшиеся идеи матроса Ярошенкова: «Без крайней необходимости килевание судов запретить, как дорогостоящее и значительно расслабляющее корпус судна... Суда, стоящие в гавани в одном направлении, от большого нагрева солнцем одной части, ставить отныне на бридели, чтобы они обращались по ветру».

Затем Алексей Самуилович сосредоточил внимание на верфи. По его чертежам и расчётам построили немало кораблей, фрегатов и бригантин, которые показали себя в грядущей русско-турецкой войне 1828—1829 годов. Для увеличения их прочности слабый лес из Польши он заменил более крепким из подольских казённых лесов. Он же ввёл железные кницы[27], медное крепление и обшивку медными листами подводной части. Прежние суда служили лет пять-шесть. Корабли же, строенные при Грейге, имели прекрасную остойчивость и оставались в строю до капитального ремонта по одиннадцать, а с тембировкой — до семнадцати лет. При нём начали вводиться громоотводы, цепные канаты вместо пеньковых, каменный балласт — источник заразы и размножения крыс — заменялся чугунным, печки из кирпича в камбузах стали делать железными. В каютах появились иллюминаторы, вместо сальных свечей начали применять керосиновые лампы, а слюду в фонарях заменили стеклом.