Книга Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

В итоге хану пришлось со своими баранами проститься, но и он захваченный «полон» не вернул. В конце концов Румянцев потребовал от Порты заменить Сурхая, на что османы предложили заменить самого Румянцева, но тем не менее посоветовали хану не вмешиваться в дела России. Но и позднее Сурхай с российскими властями держал себя гордо, делал им выговоры и подчеркивал свою независимость: «Над нами Бог, и вашего государя и командиров мы не боимся и не стыдимся, и ты не нашего государя ж», — писал он в 1732 году коменданту крепости Святого Креста М. Барятинскому, жалуясь на действия кубинского наиба. Впрочем, хан так же считал незаконным и вмешательство турок в свои дела, что осложняло его отношения с Портой.

В отличие от городков и деревень прибрежного Гиляна, реально контролировать горные долины и селения ни в Иране, ни в Азербайджане, ни в Дагестане военные власти в принципе не могли. Вдали от побережья они не располагали ни необходимым количеством войск, ни знающими местные условия и языки администраторами, ни опорными пунктами. В Южном Дагестане, правда, имелась крепость Денге (или Тенге) «на речке Белбеле, как показано на карте, от моря верстах в 40». В.В. Долгоруков в 1727 году основал в десяти верстах от Низовой крепость Дедели; «но понеже там много людей померло, то перестали туда посылать других».

Командующие и коменданты крепостей вступали с большими и малыми владельцами в сложные дипломатические отношения через «гражданскую канцелярию», расположенную в крепости Святого Креста, выдавали им жалованье и стремились урегулировать их конфликты; российские учреждения выдавали паспорта своим и приезжим торговцам. Привычным средством хоть в какой-то мере обеспечить лояльность вольных горцев служило «аманатство», когда дети или другие младшие родственники местных владетелей на длительное время отправлялись в резиденции российских «командиров». Большинство аманатов находилось в крепости Святого Креста: в 1733 году там содержались 26 человек. Однако они жили и в Дербенте, как трое «знатных узденей» уцмия в 1730 году; иных отвозили в Москву и даже в Петербург — уже в 1725 году в столице жили Мусал Шавкалов, сын шамхальского брата Муртазы-Али и племянник уцмия Темир-хан Асанбеков.

Однако аманаты иногда уходили. Так, сумел сбежать один из сыновей астаринского Мусы-хана. Присяга и даже царские милости не удерживали горских предводителей от «измены» (за которой обычно следовало всемилостивейшее прощение); в традициях «вольной» службы и привычно номинального «подданства» эти «бунты» не представлялись ими преступлением, тем более по отношению к иноверцам. Относительно «верные» прямо говорили, что процедура присяги «бывших бунтовщиков не довольно укрепляет, ибо оную преступить без вреды совести со всеми можно». В 1731 году долго служивший на Кавказе генерал-майор Д.Ф. Еропкин подал Левашову мнение о том, что «нет пользы в аманатчиках»: во-первых, к ним постоянно приезжают родственники и «дядьки» со «съестными припасы», и о происходящем в крепости «в горах бывает ведомо»; во-вторых, содержание здесь аманатов не гарантирует верности их отцов и других старших родичей, а потому лучше отправлять заложников в Астрахань.

В июне 1730 года российские войска в Дагестане состояли из 11 627 драгунских и пехотных офицеров и солдат, 118 артиллеристов, 3500 казаков-донцов, 400 «компанейцев» и 540 человек поселенных по Аграхани, а также сборного отряда под командой кабардинского князя Эльмурзы Черкасского в 150 сабель («Черкесы» Эльмурзы боролись с «воровскими партиями» и располагались в составе 200-300 «фамилий» в особом «городке» у крепости Святого Креста). За исключением «фортеции» Святого Креста, гарнизоны стояли только в Баку (две тысячи человек), в Дербенте (1500) и на пристани Низовой (три тысячи). Оставшийся на Куре небольшой отряд и гарнизоны Джильской крепости и Астары не в состоянии были обеспечить спокойствие в Муганской степи; Румянцев запрашивал Левашова, что «ежели тамошние народы возволнуются и малолюдством в тех краях мы удержать не возможем, то в крайнем случае куды нашим людям из тех мест реитираду иметь и что с протчими крепостьми чинить имеем».

Гербер, сочинявший в конце 1720-х годов свое описание подвластных кавказских провинций, прямо указывал, что формально российские владения — например, «уезд Алтипара» (союз сельских общин Ахтыпара) или «Куралинской уезд» (область Кюре) — на деле таковыми не являются, поскольку «в посессию не взято, атак оставлено»; приводить же в подданство их жителей «трудно и убыточно».

Крупные горские владетели, как уцмий или казикмухский хан, были способны выставить для войны 8-12 тысяч, смелых, инициативных и приспособленных к местным условиям конных воинов. В случае их согласованных действий российские войска оказались бы запертыми и изолированными в нескольких прибрежных крепостях и могли рассчитывать только на снабжение по морю. Но этническая и социальная пестрота Дагестана и соперничество вождей подобную возможность практически исключала. К тому же даже самые влиятельные князья не были неограниченными государями и находились со своими подданными в достаточно сложных отношениях. Они могли свободно располагать лишь своей дружиной в 200-300 сабель; в случае же масштабных военных предприятий необходимо было получить одобрение со стороны влиятельных беков и формально подвластных магалов — союзов сельских обществ (джамаатов). Вопрос о степени подобных ограничений — дискуссионный в научной литературе; естественно, она зависела от конкретных условий и эпохи. Одни подданные-общинники были обязаны платить подати и нести повинности; другие только выставляли воинов; третьи вообще не имели определенных обязательств.

«Народы бусурманские» не едины, а представляют собой «разделные и несогласные партии», заметил генерал-майор Г.С. Кропотов в апреле 1723 года в письме А.В. Макарову, сделав вывод: для проникновения в их замыслы нужны «шпионы» и деньги. Генерал в сентябре 1724 года жаловался государю, что отпущенные ему «на шпионов» 100 червонцев давно закончились и он вынужден был потратить собственные 500 рублей, поскольку соответствующей казенной статьи расходов не предусмотрено. Он и в дальнейшем вынужден был платить «шпионам» из собственных средств; эти расходы составили к сентябрю 1726 года 416 рублей, о чем и было доложено в Военную коллегию. На Кавказе военным не удалось создать столь масштабную разведывательную службу, как в Гиляне, но и здесь подобные кадры нашлись: в 1728 году такую миссию исполнял «татарин Бурахан Асман из Кумторкалинской деревни, получивший на расходы пять рублей; в 1732-м Левашов посылал к уцмию «чеченского узденя» Арыка Утешева, а в 1734-м уздений Джетамбет и Кадыртун отправились на Тамань.

Неудовольствие российским присутствием не мешало попыткам «горских князей» увеличить с помощью пришельцев свои владения. В 1732 году, на пути из возвращенного Ирану Гиляна, Левашов жаловался, что «князья» непрестанно докучают ему «о спорных землях». Но здесь уже надо было использовать не кнут, а пряник; не случайно указы Петра I и инструкции Коллегии иностранных дел предписывали кавказским генералам и комендантам иметь «ласковое обхождение» с местными людьми, а «особливо владетелям и их детям показывать всякую учтивость и приласкание».

Отбывая на Кавказ, Долгоруков вез из Петербурга на юг «в раздачу» две тысячи червонцев и на три тысячи рублей мехов; в июне к нему была отправлена пушнина еще на три тысячи рублей. Генерал-лейтенант Людвиг Гессен-Гомбургский вез с собой, подобно купцу, целый обоз с товарами; в ассортименте «презентов» имелись не только меха и деньги, но и разнообразные сукна (красные, «лазоревые», «фиолетовые с искрой»), серебряную парчу, камку, парадные сабли, золотые и серебряные часы, дорогие табакерки, золотые кружева и даже «колокольцы вызолоченные».