Книга Между классом и дискурсом. Левые интеллектуалы на страже капитализма - Борис Кагарлицкий

В конечном счете цель левой гегемонии состоит в том, чтобы превратить неустойчивую и несознательную популистскую коалицию в исторический блок, сознающий свои цели и перспективы, имеющий четкие принципы, программу и рамки. Антонио Грамши, вводя термин «исторический блок», прекрасно понимал его внутреннюю неоднородность. По сути дела, задача политики в том и состоит, чтобы превратить «сложный, противоречивый, неоднородный комплекс» общественных групп и отношений в более или менее органичное целое[115]. Как подчеркивал итальянский мыслитель, даже если речь идет о силах, по сути своих интересов «сходных», они не могут слиться в единое целое «иначе как через целую серию компромиссов»[116].

Таким образом, в отличие от популистского движения, которое представляет собой собрание в значительной мере случайных групп и интересов, ситуативно объединенных реальной проблемой или общим врагом, исторический блок выстраивается сознательно, позволяя преобразовать коллективный опыт масс через критическую работу политиков и интеллектуалов. Однако историческая ситуация первой четверти XXI в. не оставляет нам иного пути, кроме как выстраивать исторический блок внутри стихийных популистских коалиций и целенаправленно выращивать, оформлять классовую политику и классовое сознание, работая внутри популистского движения, порожденного логикой экономического кризиса и распадом неолиберального порядка.

Это не значит, будто левые должны принимать и поддерживать каждого очередного популистского лидера только потому, что он получил массовую поддержку. Но это значит, что они должны четко отдавать себе отчет: без людей, составивших массовую опору популизма, невозможно организовать демократическое движение за перемены.

Путь перемен

Общественные перемены никогда не могут быть легкими и безболезненными. Нельзя сделать омлет, не разбив яиц. А в условиях, когда забота об интересах яиц является важнейшим идейным принципом, никакой омлет никогда сделан не будет. Беда в том, что старания политкорректных яйцезащитников в любом случае бесполезны. Яйца по ходу сюжета будут так или иначе перебиты — только омлета уже не получится.

Политика «меньшего зла» как раз и есть путь к катастрофе. В период кризисного слома принцип минимизации риска не просто не работает, а всегда работает на худший из возможных вариантов.

Левые по всей Европе сдвинулись вправо, превратив лозунг европейской интеграции в обоснование своей готовности принять существующий порядок на практике в обмен на привилегию изысканно критиковать его в теории. С этого момента, независимо от радикализма слов, в каждой ситуации практического выбора респектабельная левая интеллигенция занимала сторону неолиберальных элит — против «необразованного» и «отсталого» населения.

Вопреки идеологии, провозглашающей, что у пролетариев нет родины, угнетенная часть населения оказалась вынуждена держаться за национальные институты и традиции, причем защищая их не от «внешнего врага», а именно от собственного «национального» государства, выступающего основным инструментом и проводником неолиберальной глобализации.

Интернационализм состоит не в том, чтобы с умилением поддерживать интеграционную политику, проводимую в интересах глобального капитала, а в том, чтобы на международном уровне, солидарно и скоординированно вести сопротивление этой политике. Предательство интеллектуалов стало общеевропейским феноменом после того, как классовые критерии сменились культурными, а теория была замещена всевозможными изящными дискурсами, воспроизведение которых стало главным маркером, позволяющим «своих» отличать от «чужих». Преданные и забытые массы были не только предоставлены самим себе, сохраняя и культивируя свои предрассудки и политические суеверия, но и оказались более чем прежде восприимчивы к националистической идеологии.

Капитуляции левых, следующие одна за другой, не случайны.

В основе всех их лежит общая причина — отказ от тех простых принципов, которые, собственно, и составляли идентичность левого движения.

Эти принципы полвека назад были самоочевидными, но сегодня придется о них напомнить.

Первый из них — классовые интересы. Нет, не абстрактная демагогия о сочувствии слабым, инклюзивности и правах меньшинств, а именно конкретные интересы реального рабочего класса. В том числе тех самых «белых мужчин», которых так презирают либералы.

Вторым историческим принципом левых было видение исторической перспективы, на основе которой выстраивалась стратегия. Это общее видение было в 1930-е годы у таких разных политиков, как Рузвельт, Троцкий и Сталин. Оно опиралось на представления об объективно назревших задачах развития, решение которых и является сущностью исторического прогресса. Показательно, что либеральные левые в США продолжают называть себя «прогрессистами» (progressives), хотя вопрос о том, в чем, кроме, конечно, отдельных гуманных мероприятий, должен состоять сегодня исторический прогресс, ими даже не обсуждается.

А между тем вопрос более чем ясен. Преодоление неолиберализма является сегодня назревшей исторической задачей — не потому, что мы не любим эту систему или она не соответствует нашим ценностям, а потому что она исчерпала свои возможности развития. Такая система может сохраняться, только пожирая ресурсы, необходимые для базового воспроизводства общества. Иными словами, чем дольше она просуществует, тем сильнее будет разрушать себя и подрывать условия жизни для всех нас.

Связь исторической перспективы с классовым интересом определяется ответом на простые текущие вопросы — будут ли создаваться рабочие места, обеспечивающие не просто выживание, но культурное, профессиональное, моральное развитие работников? Будут ли укрепляться профсоюзы, организации трудящихся? На протяжении двух с половиной десятилетий левые дружно критикуют неолиберализм, Всемирную торговую организацию, Международный валютный фонд за то, что проводимая ими политика свободных рынков привела к ослаблению и десолидаризации рабочего класса. Однако почему-го упорно не хотят признать верность обратной теоремы: в условиях капитализма только протекционизм приводит к укреплению позиций рабочих на рынке труда, к укреплению профсоюзов и опирающихся на них политических организаций. Западноевропейский протекционизм начала XX в. породил мощную немецкую социал-демократию, а поддержка отечественной промышленности, осуществлявшаяся российскими правительствами С.Ю. Витте и П.А. Столыпина, создала важнейшие социальные предпосылки для революции 1917 г.

Оценивая перспективы возрождения американского либерализма после победы Трампа, Аллан Лихтман призывал демократов пойти за Берни Сандерсом, однако ни в коем случае не следовать за ним «в крысиную нору протекционизма»[117]. Автор либо искренне не понимал, либо делал вид, будто не понимает очевидный факт, что без радикального изменения экономических условий и правил, без протекционистской защиты национального рынка, стимулирования «реального сектора» и развития производства все эти социальные программы превращаются в набор нелепых благих пожеланий, которые не только невозможно будет стабильно финансировать, но не удастся и эффективно развивать. Точно так же как демонтаж социального государства и развитых форм демократии, возникших после Второй мировой войны, неразрывно был связан с политикой свободного рынка, так и возрождение социального государства неминуемо требует протекционистской экономической политики как условия sine qua non. Условия абсолютно необходимого, хоть и недостаточного. Иными словами, вопрос стоит не о том, нужен протекционизм или нет, а о том, какие формы он примет и в чьих интересах будет реализован. Социалистическая политика требует не просто поддержки внутреннего рынка, а использования контроля над внешней торговлей государства как инструмента общественного преобразования и мобилизации ресурсов для социального развития.