Книга Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина

Закрыл дежурный дверь за этой дрянью, а Наташа присела на ведро и плачет:

— Сейчас, командир, сейчас.

Он отошел от Наташи и позвал меня:

— Что с ней?

— Любовь, — говорю.

— К Птичке?

— Нет, к этой, последней, за которой ты только что закрыл дверь.

— Быть этого не может.

— Значит, может, — вздохнула я и попросила: — Ты, пожалуйста, не говори ни с кем об этом.

Убрали мы остальные камеры, попрощались с дежурным и ушли.

Кабинет Подреза с подобострастным увлечением все еще чистили три неприятные физиономии.

Мотина сердито взглянула на нас и приказала:

— Приступайте к уборке.

В кабинете было чисто, и что они возятся в нем так долго?

— Окна, окна мойте, — командует Мотина.

Меня заинтересовали витринки, где под стеклом, как в музее, хранились поделки заключенных. Здесь — Распятия, Кресты, инкрустированные перламутром, кинжалы и ножи с восточными узорами, здесь и трон был черный, блестящий, весь резной, как будто резьба шла по черному дорогому дереву. Трон тоже инкрустирован цветным перламутром.

— Наташа, ты посмотри, какая красота!

Она подошла и стала рассматривать витринки.

— Из чего же они умудряются творить такую красоту? — поинтересовалась я.

— Целлофановые мешки жгут и из полученной черной массы делают вот такие вещи, — пояснила Наташа.

— А перламутр у них откуда?

— Это пуговицы разбитые.

Очень много было шариковых ручек и марочек. Марочки — это рисунки на платочках с библейскими сюжетами, с картинками о любви и пышной красоты цветами.

Иные рисунки — чудо!

А шариковые ручки тоже узорчатые, и их украшают цветные помпончики или кисточки, на некоторых авторучках надписи с пожеланиями свободы и счастья.

Наташа снова поясняет:

— Мужики носки свои распускают и делают узоры на ручках… ну, как ковры ткут… понятно?

Я была рада тому, что Наташа отвлеклась от событий в карцере, и смешливо говорю:

— Надо предложить Подрезу, чтобы в камерах начали ткать ковры! Я сейчас ему записку оставлю с моим предложением, — и направилась к его письменному столу, якобы и вправду собираюсь написать ему послание.

Две противные физиономии замерли.

А Мотина рассвирепела:

— Ты что? Ты что хочешь, чтобы нас убрали с «рабочки» и отправили на этап?

Я уперла кулачки в стол, как это делают докладчики, и серьезно, чуть сдвинув брови, сказала:

— Я уверена, что мое предложение ткать в камерах живописные ковры, Подрезу очень понравится. Дело только останется за доставкой материала, то есть ниток и прочих необходимостей.

Я хотела сесть за стол, как Мотина завопила:

— Нельзя! Нельзя садиться за его стол!

Наташа хохотала, она, конечно, поняла, что я дурачилась, а я была рада тому, что Наташа смеется.

Мотина повернулась к ней и грубо сказала:

— Твой смех глуп, как и твоя выходка с карцером.

— А ты доложи начальнице, — спокойно сказала Наташа.

— У нее обязанности такие. Она отвечает за нас, — вступила в разговор одна из противных физиономий, та, что со мной должна была в карцере работать.

— Молчи, курица. Тебе что, очень хотелось в карцере работать?

Курица хотела что-то сказать, но потом передумала, сделала обиженную гримаску на препротивном лице и стала усердно тереть и без того безукоризненно чистый подоконник.

Наташа подошла к столу, взяла лист, карандаш и стала что-то писать.

Мотина орала, Курица ее просила:

— Не кричи, а то менты услышат.

Наташа поставила точку и бросила листок прямо в лицо Мотиной:

— На! Подавись, сука!

Это было заявление с просьбой отправить ее на этап.

Просьбу Наташи, конечно, удовлетворили.

Прощаясь со мной, она сказала:

— Ты долго не продержишься на «рабочке»: уж очень подлые рожи здесь. Ты не стерпишь. Я боюсь за тебя.

— Не бойся, Наташа. Я постараюсь стерпеть. Мне необходимо быть на свидании с моими родными. Я хочу успокоить их.

— И все-таки напиши «касатку» и скорее уезжай из этого ада, как ты правильно однажды сказала.

Я очень не хотела, чтобы Наташа заговорила о своей любимой, но она сказала:

— Если ты ее увидишь, то скажи, что я очень люблю ее. Скажешь?

— Скажу.

Наташу и нескольких женщин, провинившихся неизвестно в чем и перед кем, увели на этап.

Мне без Наташи погрустнело.

И потянулись дни, похожие друг на друга.

Я начала писать кассационную жалобу в Мосгорсуд. Пишу:

«27 июля 1983 г. Ленинский районный народный суд г. Москвы признал меня виновной по ст. 103 УК РСФСР и назначил мне наказание в виде 9 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Это случилось через пять лет после нашей трагедии со С. Жданько.

С вынесением приговора я не согласна, поэтому обращаюсь за помощью в Мосгорсуд.

Убеждена, что весь состав суда Ленинского района, в том числе и прокурор, уверены, что в нашей ситуации со Жданько С. А. не было умышленного убийства.

Обвинение остается совершенно бездоказательным. Мотивы, а следовательно, и цель предполагаемого умышленного убийства не выявлены.

Только неопровержимые улики служат доказательством преступления.

Моя судьба вручена вам. Я надеюсь, что вы объективно рассмотрите наше дело и поможете мне…»

Написала я кассационную жалобу довольно быстро, исписав две школьные тетради в линейку.

И стала я с надеждой ждать решения Московского городского суда, потому что на поставленные мною вопросы ответа нет, и, значит, меня могут отпустить домой?..

19

Работа моя была каждый день одинаковой. Утром и вечером я мыла полы длинного коридора Бутырской тюрьмы. Сначала было очень тяжело. Швабра огромная и тряпка большущая, еле двигала я ими по широкому и длинному коридору, но потом приспособилась: разделила коридор как бы на две половины, сначала иду со шваброй в одну сторону, а потом возвращаюсь в другую. Дежурные удивлялись моей сметливости. Все было бы ничего… но у меня стали болеть от холодной воды сначала суставы рук, а потом и ног.

Тряпку часто приходилось мыть, чтобы пол был чистым, вот и застудились мои суставы.