Книга Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Жаль, что заброшено с тех пор начинание Виргилиево. Почему бы и на язык немцев не переводить Писание? Многие ли из них латынь разумеют? И скоро ли её поголовно усвоят?

Тем паче досадно, что доносятся теперь из Баварии голоса грубее воинских команд. Будто три только на свете языка достойны, чтобы на них писать священные книги: еврейский, греческий и латинский. Почему вдруг только три? А потому, объясняют, что так в Евангелии сам Понтий Пилат предписал: прибить доску на голгофском кресте с инициалами Христа на трёх языках — еврейском, греческом и римском. Ох вы, рьяные исполнители Пилатова приказа! Уже и прокуратора Иудеи в святые законодатели произвели!

«Триязычный» довод противников славянской службы достоин был разве улыбки. Но не предполагали ещё братья, что спустя короткий срок прозвучит он для их дела совсем не шуточным приговором.

ТРИЯЗЫЧНИКИ

Сорок месяцев

Чем дальше поиск ведёт в прошлое, тем реже радуют достоверные хронологические находки. Будто само время — как предмет, но одновременно и обязательный инструмент разыскания — безнадёжно изнашивается. Очертания событий, грани людских судеб делаются всё неразличимее. Исторический ритм и счёт перестают служить бесперебойно, причины и следствия то и дело путаются, время всё чаще терпит невосполнимый урон под натиском безвременья. В такой обстановке размытости и зыбкости особую ценность приобретает каждая уцелевшая или вновь добытая, выхваченная из густого сумрака неопределённостей дата: точный год, а то ещё вдруг и точный месяц… или даже — о, редчайшая удача! — подлинный день события.

Хотя убедительность исторических датировок высоко чтима в самых разных дисциплинах, но сами искусники и добытчики неопровержимых дат чаще всего награждаются прозвищами педантов, скряг и вымирающих чудаков. Большинство удовлетворяется датами приблизительными, округлёнными, стёртыми до условности. Или вообще брезгует числом и счётом везде, где речь не идёт о вожделенной корысти. Стоит стать на поводу у этих добрых малых, и любое историческое ведение, касается оно древности или самых новейших событий, превратится в мутную студенистую жижу.

Нам уже пришлось не так давно смириться с тем, что начало деятельности солунских братьев в Великоморавском государстве поддаётся лишь приблизительному замеру. В житиях Кирилла и Мефодия ни единым намёком не обозначены ни дата появления в Константинополе послов с письмом-просьбой князя Ростислава Моравского, ни время отправки с Босфора и прибытия в Велеград византийской миссии. Эти события поневоле дрейфуют.

Люди Ростислава могли посетить столицу империи ещё в 862 году. Но могли и в следующем, 863-м. В силу такой неопределённости подвергается разночтениям и год приезда братьев к Ростиславу: или 863-й, или 864-й. Самим братьям, даже по умеренным подсчётам, понадобилось никак не меньше года, чтобы, трудясь на предельных высотах духовной самоотдачи, подготовить необходимейшие книги для славянской церковной службы.

Древних агиографов, как уже говорилось, не имеет смысла упрекать в скудости хронологии описываемых событий. Житие — не летопись, в которой точная дата не менее важна, чем само случившееся. Агиографа, как и его героя, обыденные происшествия, со всеми их числами и сроками, чаще всего лишь отвлекают от осмысления явлений, причастных к вечности.

«И тако четыредесять месяц створи в Мораве и иде святить ученик своих», — читаем о Константине в его житии. То есть, спустя 40 месяцев по прибытии миссии в Велеград, братья покидают страну с намерением рукоположить в священники избранных учеников. Почему вдруг агиограф проявляет такую тщательность в счёте? Да потому что эти три полных года и ещё треть важны ему как свидетельство единственных в своём роде трудов по созданию первой в целом мире национальной церкви для славян. Сотворено столь многое, сотворено, как верится, раз и навсегда — и в такой краткий срок!

Но эти 40 месяцев, в которые уложилось совместное пребывание братьев в Велеграде, — неоценимый подарок всякому биографу, стремящемуся наметить хотя бы приблизительную летописную канву их жизни.

Сорок месяцев — много это или мало для того, что братьями сделано в Моравии? Удивительно немного! — первый напрашивающийся ответ. Невольно хочется предположить, что братья были связаны какими-то твёрдыми служебными сроками, определёнными для их миссии ещё перед тем, как отправились к князю Ростиславу. А если нет, то, значит, что-то другое, не менее неумолимое, заставило их ограничить своё пребывание у моравлян именно такой вехой. И тут в первую очередь приходят на память уже мелькнувшие однажды в «Житии Кирилла» слова о его недомогании, заметном для окружающих, в том числе для василевса.

Догадки догадками, а 40 месяцев от этого не растягиваются ни на день.

И всё же возникает необходимость перепроверить и эти сроки. Дело в том, что в «Житии Мефодия» читаем немного иной счёт пребывания братьев в Моравии: ровно три года — «трем летом ишедшем возвратиста ся из Моравы». Какому счёту больше доверять? Тому, что округлён по годам, или тому, что подробнее выверен по числу месяцев? Доверяют, как правило, тому, что выглядит более обстоятельно.

Известно, что оба жития по времени их написания отделены друг от друга более чем пятнадцатью годами. Счёт, обозначенный в «Житии Кирилла», мог в памяти учеников, приступивших к жизнеописанию Мефодия, за давностью лет округлиться, то есть сократиться на треть года[14].

Увы, сама по себе цифра «40» вовсе не даёт возможности биографу уточнить, с какого именно месяца и какого именно года нужно вести отсчёт моравского посольства в Константинополь и работы византийской миссии в Моравии. А значит, не даёт и возможности определить, в какое именно время года и какого года братья покинули Велеград, чтобы «святить ученик своих». Из житийного изложения дальнейших событий мы узнаём, что рукоположение учеников, возможно, предполагалось в Венеции или в отстоящей недалеко от Венеции Аквилее, но не состоялось ни там, ни там. Однако братья вынуждены будут задержаться в Венеции до самого декабря 867 года.

Откуда, наконец, эта точная дата — год и даже месяц? Агиографы её тоже не называют. Зато в «Житии Кирилла» содержится замечательная хронологическая подсказка, твёрдо прислоняющая нас к неколебимым числам. Здесь упомянут «римскый папеж», он же «апостолик Андреан», который, едва узнав о пребывании братьев в Венеции, послал им приглашение в Рим.