Книга Преемник - Марина и Сергей Дяченко

Но пришёл день, когда в её мироздание вкралась ошибка.

Несколько дней подряд ей мерещились громкие голоса среди пустого дома; под дверью у неё шептались, и слышались крадущиеся шаги, и отчего-то вспоминалось одно и то же: подмостки посреди двора, белое лицо Эгерта, и вся прежняя жизнь взрывается, как взорвался когда-то во время Осады бочонок с порохом…

Музыкальная шкатулка. Переплетение шестерёнок — и танцующие в прорезях куклы. Танцующие на подмостках люди — лица закрыты масками, Тория смотрит, желая остановить, — ведь через секунду всё рухнет, всё откроется, как удержать время, повернуть вспять, пусть Луару всегда будет пятнадцать лет, а лучше — десять, а лучше — пять…

Зелёные травяные пятна на коленях замшевых штанишек. Вот оно — застывший мир, в котором сын не растёт. Никто никогда не узнает, чей он сын… И она, Тория, не догадается. И его сапожки всегда будут впору, и в прорезь сандалии не высунется розовый, дерзко подросший палец…

Застывший мир лопнул, как стакан. Звонкий и напористый голос, разрушающий гармонию. Ибо её видения не чужды гармонии, она привыкла жить внутри стеклянного шара, похожего одновременно на глаз стрекозы…

Чужой голос. В её жизни поселилось теперь раздражение — мелкое и неудобное, как камушек в ботинке. Но нет сил вытряхнуть острый осколок; выйти из комнаты значит окончательно разорвать плёнку забытья, нарушить с трудом обретённое равновесие.

Тория страшилась новой боли. Её обманчивый покой походил скорее на смерть, на забальзамированный труп — только теперь действие бальзама закончилось, и её мёртвое спокойствие разлагалось само собой, как то и положено всякой мертвечине…

А спустя дней она услыхала давно забытый и потому особенно пугающий звук.

Смех. Смеялся ребёнок.

* * *

Никто не остановил Луара, когда поздним вечером он явился в Университет. Чей-то взгляд неотрывно следовал за ним во время всего пути по тёмным коридорам — однако на этот раз никто не отважился встать между внуком декана Луаяна и запретным кабинетом.

Он закрыл за собой дверь и долго сидел в темноте, уронив голову на руки. Он умел запретить себе думать о человеке, которого много лет считал отцом; он научился убивать в себе запретные мысли — но не умел оборвать несвязной вереницы образов-запахов-воспоминаний-прикосновений…

Недостойно мужчины — жалеть себя. Недостойно воина… и мага, потому что он, кажется, маг…

Дощатый пол, вымытый до свежего запаха древесины; расплываются белые капли молока. Вечер и соломенная шляпа, и в шляпе — круглый свернувшийся ёж, иголки — будто семечки… Да не будет он пить твоего молока. Отпусти его, вот если бы тебя поймали…

…Слишком широкий выпад, слишком размазанный, бездарный выпад… В обеденном зале, где сдвинутые в угол стулья жались вокруг широкого стола, даже там, в этом тренировочном зале, такие выпады не прощались…

Почему он… тот… никогда не фехтовал в присутствии матери?! Мужчины обычно гордятся… Таким красивым обращением с оружием…

…Фагирра не хотел, чтобы сестра порола ребёнка.

Луар поднял голову. В окно смотрела всё та же переполовиненная луна — теперь она сделалась чуть толще. Двигаясь через силу, он встал, оставив свёрток на кресле; постоял у окна, касаясь щекой тёплой портьеры. Потом зажёг три свечи.

Страшно. Наверно, он всё-таки неполноценный колдун — иначе почему так страшно? Те маги, про которых он читал, испытывали упоение от всякой магической процедуры — а у него, Луара, подступает к горлу плотный тяжёлый ком. И всё же он делает, потому что иначе не может, иначе задохнётся…

А что чувствовал Фагирра, погребая в одной могиле обеих сестёр, брата, мать и племянников?..

…пытать своей рукой?

Свечи чуть изогнулись — три жёлтых огненных клыка. Луар длинно, со всхлипом вздохнул — и вытащил из-за пазухи медальон.

Снова — это. Светлое небо, помоги мне…

В глаза ему ударило солнце. Раскалённое солнце, раскалённые камни, место, где он никогда не бывал — горы, рыжие с белым, полдень, тени короткие и будто бархатные — лоскутки чёрной ткани…

Жарко. Такая жара… Солнце в зените, выпученный глаз посреди синего неба, а колодец далеко, внизу…

На каменной площадке под боком у скалы стоял человек. За его спиной Луар разглядел пустой горячий дворик и в глубине — дом. И странно знакомое очертание над входной дверью…

Человек был мальчиком. Лет четырнадцати. И у ног — полное ледяной воды ведро, поверхность воды колышется, едва не перехлёстываясь через край…

— Помоги мне, — попросил Луар шёпотом. Губы его сводило от напряжения.

Мальчик медленно покачал головой: «Не могу»…

— Помоги мне, — попросил Луар снова. — Ты… Луаян…

Имя помогло ему, и он повторил ещё раз, ощущая вкус каждого звука:

— Луаян…

Мальчик опустил глаза. В ведре у его ног дробилось солнце: «Не могу»…

— Но почему?! — воскликнул Луар в отчаянии. — Разве я тебе не внук? Разве я и перед тобой провинился — сын Фагирры?!

Небо над мальчиком вдруг лопнуло, как истлевшая ткань, и свернулось трубочками по краям. «Не могу»…

— Почему?!

«Потому что я страж»…

Солнце погасло, исчезли скалы и разогретый солнцем двор, Луар услышал запах земли и ощутил на лице влажные комья: «Я страж… Навеки»…

Луар зашатался. Ему показалось, что он стоит на прозрачной, как хрусталь, земле, и видит глубоко в недрах чудовищное существо, многосуставчатую смерть, воплощение Чёрного Мора — и стража у входа в темницу, седого старика, закрывающего ладонью лицо: «Не надо, малыш… Не смотри»…

Луар с криком отпрянул — и земля потеряла прозрачность, сделавшись чернее обычного, навалившись сверху, как крышка сундука.

Медальон вывалился и повис на цепочке, Луар увидел высоко над собой сводчатый потолок и в изнеможении закрыл глаза — обморок…

К сожалению, сознание не покинуло его.

По потолку всё смелее полз рассвет; простучали по коридору чьи-то шаги, и на площади тонко завёл детский голос: «Молоко-о»…

Зачем всё это, подумал лежащий Луар.

Будто идёшь по углям — и каждый новый шаг приносит новую боль.

* * *

…Мальчик, гнавший через ручей крутобокую рыжую корову, удивлённо покосился на высокого седого старика, идущего вброд в то время, как рядом имелись мостки.

Старик приблизился, и мальчик струхнул: круглые глаза незнакомца истово смотрели в далёкую даль, а губы двигались, будто старик разговаривал сам с собой.

Пожилые люди часто так делают. А этот был ещё и сумасшедший — мальчик отступал, прячась за своей коровой, и напрасно, потому что незнакомец не обратил на него никакого внимания.