Книга Любовь без границ - Джоанна Троллоп

Он подумал: «Еще как стоит!» — а вслух сказал:

— Нет, это лишнее. Мы уж как-нибудь справимся. Пару дней все равно ничего нельзя будет предпринять насчет Кейт, а Джосс… Джосс придет в себя, как только появится Джеймс.

— Я ему позвоню завтра утром. К тому времени, думаю, он в любом случае уже будет знать. А с тобой увидимся в воскресенье.

— Буду ждать, — сказал Хью.

Даже на таком расстоянии Джулия сумела расслышать в его голосе нотку искреннего чувства и сделала усилие, чтобы вложить что-то подобное в свой собственный.

— Доброй ночи! Передай всем привет и… и сочувствие.

Положив трубку, она поставила локти на кухонную стойку и долго сидела, спрятав лицо в ладони, пытаясь представить себе, как все происходило с Кейт — с чего началось и как дошло до побоев. Ведь если она не сумеет достаточно живо представить себе эту сцену, то не сумеет и по-настоящему посочувствовать, а это необходимо, это что-то вроде долга перед несчастной, беззащитной, униженной и оскорбленной Кейт, что-то вроде искупления за первоначальную настороженность и за недавнюю уверенность, что ее бунт был всего лишь бегством от всякой ответственности, обдуманной попыткой подстроиться под стандарты более легкой, богемной жизни. «Теперь ясно, — думала Джулия, — как сильно я ошибалась. Даже не самый благородный бунт — это крик души и рывок к свободе. Теперь это ясно как день, хотя, быть может, я предпочла бы и дальше оставаться в неведении, если вспомнить, чего мне стоило это знание».

Что-то вроде этого она сказала за ужином Робу Шиннеру, а он ответил, что лучше всего об этом высказался Уильям Блейк: что мудрость продается на самом безрадостном из рынков, куда никто не идет по доброй воле. Помнится, ее поразило, до какой степени это в самом деле точное высказывание.

Это был, пожалуй, наилучший момент ужина с Робом Шиннером. Вне круга профессиональной деятельности режиссер был гораздо скучнее — эдакий махровый мещанин, лучшее в котором пробуждалось только с приливом адреналина. Ресторан, куда он повел Джулию, был из самых модных и дорогих, меню не оставляло желать лучшего, кавалер прилагал определенные усилия: безбожно льстил и всячески к ней подкатывался — но в конечном счете все это нагоняло только скуку. Ни разу за весь вечер ей не захотелось искренне рассмеяться, все было до тошноты предсказуемо, даже момент, когда вместо скромного поцелуя на прощание Роб впился в губы Джулии долгим и слюнявым. Тогда уж точно стало не до смеха (по правде сказать, ее чуть не вывернуло), и улеглась она с чувством, что ее распирает от пищи, напитков и зеленой тоски. Заснуть долго не удавалось. Мысли все время возвращались к изречению Уильяма Блейка, и как ни пыталась Джулия перевести их в более приятное русло, они все больше пропитывались старой доброй депрессией. «Нелепо переворачивать подушку, когда сон не приходит, — от этого она не станет удобнее. Но все это делают, — уныло размышляла она. — Нелепо думать, что разочарование — плата за ошибки. Но все так думают. А ведь на самом деле чувство разочарования — часть человеческой натуры. Оно таится в каждом из нас, и нельзя, ни в коем случае нельзя давать ему волю. Кейт не совладала с ним, и оно ее поглотило…»

…Подняв голову, Джулия окинула взглядом кухню. На пробковом стенде у двери были приколоты самые свежие рисунки Джорджа и Эдварда, сделанные на уроках рисования в детском саду: сплошные корабли, самолеты и автомобили. «В данный момент они не способны рисовать людей, — объяснила Фредерика, многозначительно поджимая губы. — Просто не в состоянии. Вы меня понимаете? Я не могу настаивать, это было бы непедагогично. Вы меня понимаете?»

— О да, я понимаю, — вслух сказала Джулия, не сводя взгляда с рисунков. — Даже лучше, чем вы можете себе представить, и, пожалуй, куда больше, чем понимаете вы сама и вам подобные. Вот что я сделаю: предложу рисовать для папы, который придет в воскресенье. Пусть нарисуют… — подумав, она улыбнулась, — пусть нарисуют меня!

Она снова сняла трубку и на этот раз набрала телефон Мэнсфилд-Хауса. Гудки продолжались очень долго, но наконец кто-то все же подошел.

— Мэнсфилд-Хаус, — сказал голос, полный безмерной усталости.

— Линда?

— Нет, Джейнис, — едва промямлили в ответ.

— Меня зовут Джулия Хантер, — раздельно и внятно объяснила Джулия. — Я насчет Кейт Бейн.

— Сейчас посмотрю, где она…

— Нет-нет! — поспешно сказала Джулия. — Не затрудняйтесь. Просто скажите ей, что я звонила.

Джеймс заверил Джосс. что останется с ней, пока она не уснет, и это был в своем роде подвиг — комната (по ее же собственному настоянию) не имела другой мебели, кроме комода и кровати. Пришлось как-то утраиваться на сиденье в стиле модерн. Это было даже и не сиденье, а просто мешок, набитый обрезками полистирола, который следовало уминать до приемлемой формы. Прежде Джеймсу не приходилось этим заниматься, и он убедился, что это не так-то просто. Мешок сопротивлялся, как живой, перекатывая свои внутренности так ловко, что они или сбивались в неподатливые выпуклости, или уезжали в сторону, буквально вываливая «седока» на пол. Джеймс понемногу раздражался, с каким-то даже облегчением понимая, что это самое подходящее настроение в сложившейся ситуации. Косясь на неподвижную фигуру на кровати, он думал, что наконец понимает, что чувствует к этой девочке.

Увы, только с этим и удалось до конца разобраться. Все остальное (даже то, что прежде выглядело простым и ясным) усложнилось и запуталось.

День начался как нельзя лучше и оставался таким почти до самого вечера. Они с миссис Ачесон давно наметили выход в галерею Тейт: Блуи решительно предпочитала современную живопись и обещала на примерах объяснить почему. Этим они занимались до обеда, потом зашли в ресторан (опять же по выбору Блуи, которая слышала о нем лестные отзывы), а уж потом Джеймс настоял на посещении музея сэра Джона Соана, где ему удалось поразить спутницу классическим вариантом псарни. И вот так гладко, приятно, без сучка без задоринки все и катилось. Даже более того, был в этом элемент здорового флирта — вполне в рамках приличий, но все же был (эдакая отдаленная и тем самым прелестная возможность сексуальной авантюры), и в этом состояло очаровательное отличие от похода по музеям, скажем, с престарелой тетушкой из провинции. Но когда поезд тронулся в обратный путь, что-то заставило Джеймса взглянуть поверх газеты на сидевшую напротив Блуи. На лице у нее было выражение, которое он прочел без труда: оно молило избавить ее от необходимости первой признаваться в своих чувствах. Так как вагон был полон, Джеймс ограничился улыбкой и вернулся к газете со сложным чувством радости пополам с огорчением. Ну и клубок! Он знал, что Блуи не сводит с него взгляда и думает: пусть это случится, пусть, ведь все кругом берут от жизни что могут, не думая о последствиях, так почему она должна себе отказывать в чем-то настолько важном, как любовь?

В Оксфорде, когда они сошли с поезда, она первым делом взяла Джеймса за руку, и он поспешно заявил, что надо бы найти такси.

— Лучше пройдемся, — предложила Блуи, не желая ставить точку на этом дне.