Книга Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

На следующий день отправились гулять: несколько часов после завтрака, затем перед ужином. Поздно вечером осоловелых сестер нарядили в кружевные ночные сорочки, уложили в кроватки, и они проспали много часов, не просыпаясь.

Через два дня улетели в Испанию.

Нина позвонила Луису и Марии спустя месяц.

«Тяжело, – призналась Мария, вздохнув, – но терпимо. Очень подвижные девочки, что и говорить. Но потихоньку привыкаем – они к нам, мы к ним. С каждым днем становится легче».

Через полгода пришел отчет. На фотографиях сестры держались за руки – притихшие, повзрослевшие. Они заметно вытянулись. Сатанинский блеск в глазах Даши погас. Длинные платья фламенко, пестрые шали – должно быть, подумала Нина, был какой-то местный праздник.

В следующий раз Нина позвонила больше чем через год. Детский голосок бодро прочирикал по-испански, что мама в саду, а папа ушел на работу. Через час все вернутся, можно будет перезвонить.

Нина решила, что лучше не перезванивать.

* * *

Сколько раз за эти последние месяцы вспоминала Нина зловещие Ритины слова: «Любая работа оставляет на человеке отпечаток».

Сколько раз размышляла об этом сама задолго до разговора с Ритой.

Она не могла точно сказать, когда впервые почувствовала в себе перемену.

Наверное, это случилось в то утро, когда она проснулась с ощущением абсолютного счастья, легкости и свободы. Комната была полна света, отраженного тысячами вертких пылинок, и Нине казалось, что страха больше нет и не будет уже никогда, и что она тоже стала частицей этого сияния, этих плывущих в воздухе искр. Лежа в постели, она прислушивалась к тишине воскресного утра в весенней расслабленной Москве. Она, Нина, которая всю жизнь боялась куда-то опоздать, что-нибудь забыть или перепутать, разочаровать тех, кто возлагает на нее надежды, и в шутку сама называла эту постоянную зависимость «синдромом лаборантки», ощутила себя божеством. За одну ночь она стала длинноногим и светловолосым богом собственной жизни. Медленно осознавая перемену – ей казалось, что вместе с кровью внутри артерий бегут колючие пузырьки воздуха – Нина поняла, что ей обязательно нужно сделать что-то необычное, из ряда вон выходящее, на что она не решилась бы еще вчера.

Она встала, прошлепала босиком к письменному столу, поймав глазами и кожей полоску солнечного света, рвущегося в окно, и включила компьютер. Вошла в интернет, открыла сайт с объявлениями о продаже автомобилей и сделала короткую запись на белом бумажном квадратике. Это был один из телефонов, стоявший рядом с объявлением о продаже «тойоты», серебристого джипа «Управляй мечтой» непередаваемой, инопланетной красоты. Полюбовавшись снимком, Нина набрала указанный в объявлении номер. Ей ответил заспанный мужской голос, который заметно оживился, сообразив, что звонят по делу.

Нина задала несколько вопросов, договорились о встрече.

И всего через час она сидела возле дома в серебряной машине. Проходящая через двор соседка смотрела на нее во все глаза. Едва устроившись на сиденье и положив ладони на руль, Нина поняла: это я, это мне, это мое. Джип подходил ей так, как подходит сшитый идеально по фигуре комбинезон.

«Сейчас или никогда», – решила Нина. Она крепко усвоила Ксенино правило: получать вещи нужно играючи, под настроение, не строя планов и не влезая в долгосрочные кредиты.

Так и случилось на сей раз: владелец «тойоты», высокий парень в спортивном костюме, повез Нину к воскресному нотариусу – недалеко, на одной из центральных улиц, но за четверть часа она успела пережить настоящий восторг – так быстро и легко преодолевало пространство невесомое тело автомобиля. Они подписали доверенность, потом обменялись – Нина отдала парню деньги, двадцать розово-зеленых стопок, наивно собранных по девять и перехваченных сложенной пополам десятой бумажкой, это была четверть потайного Нининого пасьянса, а парень Нине – ключи от машины и документы.

Вечером Нина прокатила мать по городу. Зоя Алексеевна долго возилась с ремнем безопасности, по-бабьи ойкала на поворотах, застенчиво выглядывала из окна, любуясь на привычные улицы, полупустые в погожий воскресный вечер, которые из новой машины казались незнакомыми. Осторожно, кончиками пальцев, поглаживала светлую обивку сидений, словно нежную кожу живого существа, и все никак не могла поверить, что это бесшумное серебристое создание в самом деле принадлежит ее дочери, и что Нина так запросто, без страха трогается с места и даже обгоняет другие машины, и что у нее есть новенькие водительские права.

Поужинали в «Шоколаднице», и снова мать вела себя, как ребенок. Оказывается, она ни разу в жизни не была в ресторане. Никогда! Точнее, была, конечно – на конгрессах, конференциях и юбилеях. Но чтобы вот так зайти между делом поужинать самостоятельно, без повода – ни разу. Вокруг них сидели те, кого она в глубине души презирала: чопорные менеджеры, пластмассовые секретарши, суетливо-многословные офисные служащие. И среди них, смешавшись с ними, Нина и ее мать, притихшая и какая-то испуганная, сидели за столиком возле окна и ели блинчики и салаты, запивая коктейлями, а у дверей, заехав передними колесами на тротуар, их поджидал только что купленный автомобиль, и у Нины возникло чувство, что все это просто невозможно, потому что такого не может быть никогда, во всяком случае с ней. Она видела себя маленькую, видела печатную машинку, пыльную кабинетную лампу, и под лампой мать, изрекающую банальные истины, которые неизменно обретали в ее устах свежее наполнение и новую жизнь, потому что были для Зои Алексеевны единственной ценностью и абсолютным императивом. Из материных слов следовало, что ничто в мире не имеет цены – ни деньги, ни слава, ни успех – потому что по-настоящему важно нечто совсем иное, трудно определимое, о чем Нина догадывалась когда-то, читая русских классиков и просиживая дни в библиотеке, и что она совершенно не может вспомнить теперь.

Не может – ну и не надо, зато ей легко и весело, она по-прежнему беспечный длинноногий бог собственной жизни, способный достичь гораздо большего, чем все эти закомплексованные человечки за соседними столами, отсиживающие в затхлых конторах полный рабочий день с девяти до шести.

Возвращались длинной дорогой, сделав по центру неспешный торжественный круг.

Нина жмет на газ, храбро идет на восьмидесяти по левому ряду, и Москва раскрывается со всех сторон, как огромный праздничный веер. Въезжают на мост, и справа плывут звезды Кремля, а слева высится мрачный Ватикан, в котором живет Востокова. «Жалко, что она меня сейчас не видит», – думает Нина.

Нечто похожее она чувствовала в тот самый первый год в Барселоне. На выходные русских студентов пригласили в маленький городок в Пиренеях, где у кого-то из преподавателей был летний дом. Нина ехала в чужой машине по горам, сквозь туман и низко, к самой земле опустившиеся тучи, и почему-то думала: «Как жалко, что меня сейчас не видит мама».

Но теперь Зоя Алексеевна сидела рядом с Ниной на переднем сиденье, задумчиво рассматривая Александровский сад, и Нина была совершенно уверена, что впервые за много лет, возможно, с того далекого июня, когда она сдала вступительные экзамены и с первого раза поступила в университет на самый престижный факультет к лучшим преподавателям, мать ею гордится. Гордится вопреки своим убеждениям и опыту всей своей непонятной и чуждой Нине экспедиционной жизни…