Книга Женщина-VAMP - Евгения Микулина

– Будь я вампиром, вы все были бы уже мертвы.

Все, блеф провален – теперь уже окончательно. Ее голос звучит негромко, но тем он страшнее. С ее скоростью, с ее реакциями – ей ведь ничего не стоит искромсать этих людей в клочья за три секунды… Почему же она ничего не делает?

Я понимаю – почему, и это знание заставляет меня, несмотря на жаркое солнце, облиться холодным потом.

Дело во мне. Она не хочет никого убивать у меня на глазах.

Черт меня дернул пойти с ней. Вечно я для нее обуза. Но это – крайний случай: она рискует собой, чтобы меня не… смущать?!

Дура. Чертова дура.

Ситуация безвыходная: она будет стоять там, на солнце, пока не начнет гореть заживо – потому что не желает убивать при мне. И они будут ждать, пока она не ослабеет. И потом убьют ее… Добьют серебром – откуда мне знать, что оно в самом деле не смертельно опасно? Она говорила, что нет, – но разве я уверен в том, что она говорила правду? Или они просто подождут, пока она расплавится до скелета… И ей неоткуда будет взять крови, чтобы лечиться.

И я буду смотреть, как она умирает.

А потом они все равно убьют меня. Как же иначе? Им не нужен свидетель. А то, что я смертный… Им наплевать на это. Двух смертных они уже по ошибке убили, и ничего.

Сколько я, интересно, потратил времени на эти бесполезные мысли? Тридцать секунд? Сорок?

Михалыч неожиданно делает шаг в мою сторону. Что, уже?

Я наблюдаю за ним, как в замедленной съемке, и словно издалека слышу голос Ангелины:

– Ты права, гадина, – мы не всегда правильно определяем врагов. И на то, чтобы убедиться в своей правоте, у нас уходит много времени. Именно поэтому ТЫ еще жива. Нам нужна информация. Ты назовешь нам остальных вампиров в Москве.

– С какой стати? – Марина уже ничего не отрицает. Она просто очень сердита.

– А вот с такой! – Михалыч резким движением бросается ко мне, берет в захват и приставляет к горлу нож.

Марина дергается – хочет броситься ко мне. Но остается на месте, потому что Ангелина говорит:

– Не-а. Одно движение – и он сдохнет раньше тебя. Говори!

Михалыч дышит мне в ухо перегаром:

– Прости, старик. Не надо было тебе сюда приходить.

Марина все еще неподвижна. Она смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. Она боится за меня – как всегда.

Ну, знаете, это уже просто смешно. Смешно всерьез думать, что со мной так просто может справиться старый пьяница.

Я уже давно ухватился обеими руками за его держащую нож руку – якобы инстинктивно, от ужаса, типа. Но только ужасу взяться неоткуда, потому что захват у него слабенький и неумелый. Я со своим старшим братом в детстве боролся куда серьезнее. И сбросить такой захват для меня – пара пустяков.

Я резко тяну руку Михалыча вниз и выворачиваю ему кисть. И одновременно бью его ногой в пах. Секунда – и нож уже у меня, а он корчится на полу. Конечно, он такого не ожидал. Потому что не надо браться не за свое дело…

Я оборачиваюсь к Лине с ножом в руках. Я не знаю, что хочу сделать – захватить теперь ее? Еще секунда, пока я медлю… За эту секунду Марина наконец срывается с места и прыгает в нашу сторону.

Я вижу ее полет – это страшно. И очень красиво.

Неужели она решила все-таки потревожить мой покой зрелищем убийства? Или поняла, что можно их и не убивать, чтобы просто уйти?

Долю секунды я наблюдаю ее прыжок и понимаю, что сейчас все будет хорошо.

Вот только про охранника с «макаровым» я забыл.

Я не знаю, в кого он целится – в Марину или в меня. Наверное, в нее. Кто бы не начал стрелять в летящего на тебя разъяренного вампира? Я бросаюсь в ее сторону рефлекторно. Так же, как дергался от воображаемой боли, когда она дырявила себе руку штопором. Мне плевать, что она сверхъестественное существо. Она смертна. Она не любит серебро. А мне на него наплевать.

Доля секунды. На все уходит доля секунды.

Я никогда раньше не слышал выстрелов – оказывается, это очень громко.

Удар приходится мне куда-то в спину. Забавно – сначала я чувствую только силу удара, а потом уже боль.

Я вижу над собой лицо Марины. Оно выражает запредельный страх – такой, который людям неведом, потому что бьющееся сердце от него остановилось бы.

Я чувствую, что она обнимает меня.

Дурочка, зачем? Освободи руки, чтобы побить этих гадов.

Я понимаю, что она кричит что-то, но я не слышу.

Я вижу на прозрачном стекле козырька над нами какие-то тени и смутно различаю фигуры, которые стремительно спрыгивают вниз, в освещенный солнцем двор.

Я чувствую, как прилипает к коже моя пропитанная кровью майка. И еще чувствую холодные поцелуи на своем лице.

А потом мои глаза заволакивает красная пелена.

А потом она становится черной, и я уже ничего не чувствую.

Глава 26

Я не слышу его сердца.

Вокруг меня царит хаос: визжат люди, стремительно мелькают, неся смерть, бесшумные тени моих соплеменников, с чавкающим звуком разрывается под их зубами человеческая плоть. Над всем двором висит густой пеленой тяжелый, дурманящий запах свежей крови.

Мне нет дела до этого. Я прижимаю к груди человека, в котором заключен весь мой мир. Я смотрю на его запрокинутое, разом побелевшее лицо, на закрытые глаза, на струйку крови, стекающую из уголка рта на подбородок. И я, заглушая в своем сознании отвратительные звуки окружающей меня бойни, всеми силами ищу в мире один звук, на котором держится моя жизнь, – биение его сердца. И я не слышу его.

Крик, который вырывается из моей груди, нельзя облечь в слова. Это не крик даже – это вой. Я вою, как животное. Потому что я и есть животное. И я потеряла своего человека. Потеряла своего хозяина. Все потеряла. Потому, что медлила. Потому, что колебалась… Потому, что взяла его с собой.

Нет – потому, что он вообще был СО МНОЙ.

Я не слышу его сердца, и это моя вина. Я любила его. И убила его.

Мой вой становится беззвучным – он разрывает меня изнутри. Наверное, так себя чувствуют, когда умирают. Я не знаю. Я не помню. В прошлый раз я умирала не так мучительно. Я прижимаю его к себе так крепко, как никогда не решалась, – я не хотела сделать ему больно, оставить синяки на его хрупком человеческом теле. Но теперь уже нечего ранить, некому делать больно. Никого нет. Его НЕТ. Я могу обнять его так сильно, что, кажется, кости вот-вот хрустнут, – он не почувствует. Потому что его сердце не бьется.

Двадцать секунд. Тридцать. Минута.

Кровавая баня вокруг меня завершена – она и так длилась неожиданно долго. Я слышу, что кто-то из людей остался жив, – слышу отвратительные, жалкие всхлипы насмерть перепуганной женщины и чувствую запах мочи. Естественно – такой страх, как испытывает она, даром не проходит.