Книга Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер

— Дядя не говорил тебе, чье лицо он собирался дать Хаману в своей последней Агаде?

Симон снова мотает головой и ковыляет на костылях в сторону двери. Он оборачивается, прикрывая ладонью глаза. Шут исчез: его взгляд не выражает больше ничего, как у человека, надежды которого рухнули. Он шепчет мне обеспокоенно:

— Берекия, я пришел, чтобы кое-что рассказать тебе. Испанский дворянин, остановившийся в дворце Эстош, ищет по городу книги на иврите, в частности, иллюстрированные рукописи. В субботу перед гибелью твоего дяди я собирался продать ему несколько. Я не знаю, откуда он узнал мое имя. Он мне не сказал. Остерегайся нас всех, если пожелаешь. Но его остерегайся особенно. Было бы разумно продать книги твоего дяди, чтобы собрать денег на выкуп и уехать из Португалии. Но я не доверяю этому человеку.

— А его имя?

— Он называет себя графом. Графом Альмирским, — но я подозреваю, что это ложь.

Когда я объясняю Симону и Фариду, что это не кто иной, как человек, забравший Диего в больницу после того, как его избили камнями, они оба принимаются убеждать меня в том, что я должен пойти и поговорить с ним. Мы идем молча, медленно, чтобы Симон смог поспеть за нами на своих костылях. Все, что осталось теперь от избиения, это понимающие глаза христиан: подозрительные, будто разграничивающие свои владения, говорящие о том, что мы не такие как они. Как будто мы этого не знаем. Они принимаются перешептываться и отводить глаза, словно мы — живые мертвецы. Как будто мы и этого не знаем.

В косой утренней тени, отбрасываемой двумя колокольными башнями-близнецами собора, Фарид показывает мне, что нас кто-то преследует.

— От самого дома, — жестикулирует он. — И он северянин. Но пока не оборачивайся.

Мы ускоряем шаг, спускаясь мимо церкви Святой Магдалены к Маленькому Иерусалиму. Здесь мы не столько идем, сколько лавируем между высохшими кучами дерьма, оставленного на улицах христианами. По камням мостовой вьются и исчезают бурые полосы — кровавые следы тел евреев, влекомых в костер. Вокруг носятся мухи, норовя забиться в нос и глаза. Но все мои мысли сосредоточены на идущем за нами северянине. Словно нас связал воедино невидимый шнур, тянущий меня назад. Возле старого здания школы я решаюсь оглянуться. Наш преследователь большими шагами минует тележку с вяленой рыбой. Это тот самый светловолосый великан, которого я видел возле дома Диего, в этом нет сомнения.

Неужели он и есть Белый Маймон с Двумя Пастями — из-за светлой кожи?

Я беру Симона под руку и сообщаю ему о нашей северной тени.

— Он, скорее всего, охотится за мной, — замечаю я. — Из-за чего-то, что я знаю о дяде… о заговоре об убийстве. Вы должны отделиться от меня.

Симон согласно улыбается: он больше не станет бороться с судьбой. Но Фарид показывает:

— Может быть, стоит с ним сразиться? Трое на одного.

Я киваю на костыли Симона:

— Плохая идея. В одиночку я смогу от него оторваться на аллеях Маленького Иерусалима. Он не здешний. Он потеряется там. Встретимся возле дворца Эстош. Ждите меня.

Они согласно кивают и продолжают свой путь в сторону Россио. Я поворачиваюсь лицом к нашему шпиону, чтобы убедиться, что он меня видит, а потом сворачиваю возле кружевной лавки к зданию, раньше бывшему еврейской больницей. Единым прыжком я скрываюсь из виду в мраморной дверной раме постоялого двора Двух Братьев. Отсюда я продолжаю спускаться по боковой аллее обратно к Rua da Ferraria, улице Кузнецов.

Вжавшись в дверной проем, я наблюдаю за несколькими кремовыми бабочками, трепещущими крыльями, набросившимися на свежие конские яблоки.

Внезапно на перекрестке впереди останавливается северянин. Он снимает шляпу и смотрит на меня. У него высокие, крупные скулы и хитрые глаза. Он проводит рукой по прядям жирных волос и возвращает шляпу на место. Но его первые шаги направлены в иную сторону: он идет прочь от меня следом за Фаридом и Симоном.

Осознание собственной ошибки заставляет мои внутренности судорожно сжаться. Я крадусь следом с осторожностью кошки, но северянин оглядывается через плечо прямо в мою сторону, словно обладает даром провидения. Он решительно смотрит на меня и бросается бежать. Я бегу следом. Шляпа падает у него с головы. В его кулаке что-то тускло поблескивает, когда он вытаскивает руку из-под плаща. Фарид тоже почувствовал опасность. В сотне пейсов вверх по улице он неистово размахивает руками, пытаясь что-то объяснить Симону. Они бегут к северным воротам Маленького Иерусалима сквозь неровную тень куполов церкви Святого Николая. Ковыляющая походка Симона неуклюжая, безнадежная.

— Симон, беги! — ору я.

Но это невозможно. Он оборачивается, роняя костыль. Я смотрю на все это словно сквозь загустевшее до состояния меда время: его рот открывается, северянин стремительно бросается к нему. Его последняя опора отлетает в сторону, тело обрушивается на стену. Фарид встает над ним на колени, за спиной светловолосого убийцы, бегущего прочь, взлетает плащ.

Глава XVI

Симон не может говорить. Хотя, возможно, в этом уже нет необходимости. Он лежит на руках Фарида и взглядом прощается с миром.

Стилет с рукояткой из черного дерева, вонзенный у него меж ребер, отделяет душу от тела. Я показываю Фариду:

— Еще один, кто не доживет до субботы.

Левая рука Симона, затянутая в перчатку, держится за рукоять ножа.

— Уберите его, — стонет он. Фарид выдергивает нож. Словно вино, брызнувшее из-под пробки, нас обливает его кровь. Старый молотильщик облегченно вздыхает. — Спасибо тебе, — шепчет он.

Фарид поднимает нож, одновременно осторожно поддерживая голову Симона.

— Заостренный, — показывает он.

Я киваю в знак понимания: оружие шохета обычно имеет квадратный кончик, а этот клинок заканчивается узким острием.

— Прости за то, что подозревал тебя, — шепчу я Симону на иврите. — Я должен был…

Он кивает, показывая, что нет нужды облекать в слова мои сожаления, роняет изящную руку мне на ладонь. Он смотрит в небо и одними губами шепчет молитву. Я узнаю имена Бога, затем — его утраченной семьи. «Граса», — застывает на его губах.

Пальцы Симона гладят мою ладонь, словно успокаивая. В ту секунду, когда его душа покидает тело, из груди вырывается булькающий звук, по руке пробегает дрожь, похожая на трепетание крыла. Я закрываю ему глаза.

Конечно, это грех такому человеку как я считать себя пророком, даже на минуту. Но я прикасаюсь губами к губам Симона, глаза в глаза, ладонь в ладонь. Я склоняюсь над ним, как Елисей над телом мертвого ребенка Шунаммита. Затем, вставив большой и указательный пальцы ему в рот, я раскрываю его навстречу своему дыханию. Я семижды наполняю его своей жизненной силой. От плеча волнами расходится боль, пока я опустошаю легкие. Фарид оттаскивает меня от него. В его глазах читается недовольство. И, тем не менее, он целует меня в лоб.