Книга Заложники - Энн Пэтчетт

А дом спит: террористы и заложники, сейчас между ними нет разницы. Пожилой японец и его возлюбленная певица наверху в постели, переводчик и Кармен – под звездами в саду, и никто их не хватился. Проснулся только Симон Тибо, а снилась ему жена Эдит. Проснувшись окончательно и поняв, где находится, он заплакал. Он пытался успокоиться, но она стояла перед ним как живая! Во сне они находились в постели. Они любили друг друга, и каждый называл вслух имя другого. Когда все кончилось, Эдит села на скомканных одеялах и, желая его согреть, набросила свой голубой шарф на его плечи. Симон Тибо уткнулся лицом в этот шарф, но заплакал еще безудержнее. Все попытки успокоиться ни к чему не приводили, и через некоторое время он оставил их.

9

Утром все было как обычно. В окна светило яркое солнце, по коврам прыгали солнечные зайчики. В саду заливались птицы. Двое парней, Хесус и Серхио, обошли сад, топая по траве тяжелыми от росы башмаками и держа винтовки наперевес. Дома они наверняка не отказали бы себе в удовольствии подстрелить пару птичек, но здесь стрельба без крайней необходимости была абсолютно запрещена. Птички беспечно шмыгали у них под носом, едва не задевая их крыльями. Они заглянули в кухонное окно и увидели там Беатрис и Кармен, которые вместе разворачивали большие пластиковые пакеты и одновременно варили на плите яйца. Девушки переглянулись, Кармен слегка улыбнулась, а Беатрис сделала вид, что ее улыбки не замечает. Кармен решила, что это хороший знак или, по крайней мере, достаточно хороший. В комнате пахло крепким кофе. Кармен исчезла в посудной кладовке и появилась оттуда со стопкой голубых тарелок с золотым ободком и надписью «Веджвуд» на донышке. Потому что какой смысл в существовании этих тарелок, если никогда ими не пользоваться?

Все шло точно так же, как и во все другие дни. Только Роксана Косс все не спускалась. Като ее ждал. Через некоторое время он встал с табурета, чтобы размять ноги. Потом он наклонился и вытащил из стопки нот Шумана, желая скоротать время. Он играл, почти не глядя в ноты. Он словно разговаривал с самим собой и как будто вовсе не интересовался тем, слушают его или нет. Роксана продолжала спать. Кармен даже не принесла ей завтрак. Ну что ж, в этом нет ничего страшного. Она и так поет каждый день, неужели она не заслуживает отдыха?

Но разве не удивительно было то, что господин Осокава тоже спал? Вокруг него все копошились и громко разговаривали, а он продолжал лежать на диване, губы раскрыты, сложенные очки лежат на груди. Раньше его никто не видел спящим. Он всегда вставал по утрам первым. Может, он заболел? Двое парней, дежурившие утром по дому, Гвадалупе и Умберто, перегнулись через спинку дивана и посмотрели, дышит ли он. Он дышал, и они оставили его в покое.

Четверть девятого. Беатрис знала это точно, потому что у нее на руке были часы. Перетрахались, подумала она, но ничего не сказала Кармен. Она позволила ей думать, что забыла о ночном происшествии, но это было отнюдь не так. Просто она еще не знала, как получше воспользоваться полученной информацией, но уже наслаждалась ею, как нерастраченным богатством. Перед ней открывалось столько возможностей!

Люди быстро привыкают к ежедневной рутине. По утрам заложники чистили зубы, пили кофе, а потом шли в гостиную слушать пение Роксаны Косс. Так проходило утро. А сейчас они недоуменно смотрели друг на друга. Где же она? Если она не больна, то уже давно должна быть внизу. Неужели пунктуальность – это так много? Неужели их глубокое уважение к ней не заслуживает взаимного уважения? Они смотрели на Като, который напоминал сейчас человека, встречавшего поезд: поезд прибыл, все пассажиры давно вышли, а он все стоит и ждет. Человек, которого он ждал, давно уже ускользнул от него незамеченным. Не присаживаясь, он снова небрежно пробежал пальцами по клавишам. Он не понимал, в какой именно момент может позволить себе сесть и заиграть без нее по-настоящему. В первый раз Като пришлось задать себе вопрос: кто он такой без нее? Что будет, когда все это кончится и ему больше не придется целые дни проводить за пианино, а ночи за чтением нот? Теперь он стал пианистом. Свидетельством были крепкие голубые сухожилия, выступившие у него на пальцах. Сможет ли он снова вернуться к той жизни, в которой ему приходилось вставать в четыре утра, чтобы украдкой поиграть час перед выходом на работу? Как он будет жить, когда его восстановят в должности старшего вице-президента корпорации «Нансей» и он снова превратится в человека команды, в человека, оторванного от певицы? Он вспомнил о судьбе первого аккомпаниатора, о том, что он предпочел умереть, только бы не выходить на свободу одному. Леденящая пустота будущего заставила Като вздрогнуть, его пальцы напряглись и скользнули с клавиш без звука.

И тут произошло нечто необыкновенное.

Кто-то запел, чистый голос донесся из дальнего конца комнаты, голос нежный и знакомый. В первую минуту все были ошеломлены, затем юные террористы один за другим начали смеяться Умберто и Хесус, Серхио, Франсиско и Хильберто и другие, сбежавшиеся в комнату, смеялись могучим утробным смехом, хватали друг друга за руки, за плечи, только чтобы устоять на ногах и не упасть от смеха. Но Сесар не обращал на это внимания и продолжал петь: «Vissi d'arte, vissi d'amore, non feci mai» – из «Тоски». Это было забавно, потому что он мастерски копировал Роксану Косс. Как будто, пока все спали, он перевоплотился в нее, он повторял жест, который она делала, произнося «Пламенно веруя, я возлагала цветы к алтарю». Это было сверхъестественно, потому что внешне Сесар совершенно не походил на оперную диву. Долговязый парень с не очень чистой кожей и едва пробивающимися тонкими черными усиками, он вдруг настолько стал похож на нее, что даже голову наклонял и закрывал глаза в тех же местах, что и она. Казалось, он не слышит смеха. Его взгляд был отсутствующим. Он не пел ни для кого конкретно. Он не пародировал ее, просто пытался заполнить пустоту, образовавшуюся в ее отсутствие. Его можно было бы счесть пересмешником, если бы он воспроизводил только ее жесты, но это было не так. Он воспроизводил ее голос. Легендарный голос Роксаны Косс. Он не фальшивил и держал ноты подолгу. Из глубины своих легких он извлекал ту силу, ту мощь, ту полноту, которую подавлял в себе, когда пел в одиночестве вполголоса. А теперь он пел, как хотел. Добравшись до слишком высокой для себя ноты, он напрягся, но все-таки почти взял ее. Он понятия не имел о том, что произносит, но точно знал, что произносит это правильно. Он слишком долго упражнялся, он не мог теперь ошибиться. Он оттачивал произношение всех слов, бесконечно и на разные лады тренировал свое мягкое небо. Конечно, у него было не сопрано. И он не владел итальянским. И тем не менее он сумел создать иллюзию, что владеет и тем и другим, и присутствующие в это поверили. Постепенно смех мальчишек захлебнулся, потом смолк совсем. Все – и заложники, и боевики, и командиры – теперь смотрели только на Сесара. Кармен и Беатрис высунули головы из кухни и навострили уши, еще не совсем понимая, как следует оценивать происходящее: хорошо или плохо. Господин Осокава, разбиравшийся в музыке гораздо лучше, чем все остальные, проснулся, думая, что его разбудило ее пение, и отметил, что ее голос звучит сегодня как-то странно. Впрочем, она, наверное, очень устала, если принять во внимание, что он тоже спит сегодня так долго. При этом он не сомневался, что поет она.