Книга Из первых рук - Джойс Кэри

Она стояла — циклоп с заплывшим глазом — и не могла налюбоваться на свое изображение. На щеках ее были следы слез.

— Ты, верно, каждый вечер глядишь не наглядишься на свой портрет, Сэл. Смотри-ка! Даже углы замусолила.

Она покачала головой:

— Я и думать о нем забыла.

— Ну-ну, Сэл. Ври, да знай меру.

— Раньше я, бывало, нет-нет да взгляну на него. Чтобы вспомнить счастливое времечко. Но с тех пор, как я живу здесь, — ни разу. Не до портрета мне.

— А сейчас ты приободрилась. Все из-за портрета. И у меня от него на душе веселей стало.

— Да уж что говорить. Тебе было чем полакомиться.

— Было, дай тебе Бог здоровья. Он наделил тебя всем, что положено женщине.

— И как я радовалась за тебя, Галли.

— И за многих других.

— Ну нет. Мне только с тобой было хорошо. И только с тобой я чувствовала себя королевой.

Старушка так распалилась, что я испугался, как бы она не дала задний ход.

— Мне, Сэл, пора, — сказал я. — У меня в час свидание с маклером. Послать тебе чек на двадцать фунтов или занести наличными? — И я наклонился, чтобы взять картину.

Но Сара тоже наклонилась и схватила ее с другого конца.

— Послушай, Сэл, — сказал я. — Не станешь же ты идти на попятную?

— Но, может, ты все-таки возьмешь ту? — сказала она.

— Нет, та не пойдет. На нее даже смотреть не станут. Будь умницей, Сэл. Ну какой тебе прок держать ее под замком в сундучке? Не такая же ты дура, чтобы отказаться от двадцати звонких монет, ради удовольствия любоваться собой — такой, какой ты была двадцать лет назад.

— А ты рассмотрел ту картину? Взгляни, как ты замечательно написал шелк. Право, она много лучше этой.

— Ах ты, старая грымза! Все еще не нагляделась на себя? Все еще в себя влюблена?

— Да нет же, Галли. Какое там! Мне так горько на нее смотреть, что я даже плачу.

— Скажи, есть на свете хоть что-нибудь, кроме собственной особы, что тебе дорого?

— Ах, Галли! Как ты можешь так говорить! Уж я ли не была тебе доброй женой и доброй матерью твоему Томми?

— А я и был частью тебя самой. И Томми тоже. Я был твоей грелкой в постели, а Томми — сердечными каплями.

— Я чуть не умерла, когда ты ушел от меня.

— Охотно верю. Все равно что лишиться левой ноги или передних зубов.

— Бог свидетель, Галли, ты всегда делал со мной все, что хотел. Ты разбил мне нос, а я вернулась к тебе. Ты щипал меня и колол зад булавками, длинными булавками. А я терпела. Ты был жестоким мужем, Галли.

— А ты распутной бабой.

— Конечно, и я не без греха. Только не тебе называть меня распутной бабой. Если я и распутничала, как ты говоришь, так для твоего же удовольствия.

— Ты даже не хочешь вернуть мне мои же картины, когда они мне так нужны.

— Что бы ты ни говорил, Галли, а со мной ты был по-настоящему счастлив. Сам же не раз повторял, что счастливее тебя нет на свете.

— Ну-ну, Сэл. Заверни мне картину, и я пойду.

— А помнишь, как ты увивался вокруг меня в тот день, когда кончил писать эту картину?

Я взял картину, скатал ее и сунул под мышку.

— Нет, Галли, так нельзя. Ты помнешь ее! — вскрикнула Сара.

Она была готова разрыдаться над своим сокровищем. Мне стало жаль ее. Этот этюд, подумал я, лучший экспонат в музее старой плутовки. Святая святых храма. Она смотрит на него каждый день и повторяет: «Какая я была красотка, и как я пожила! Все мужчины за мной гонялись. И неудивительно!. Посмотри сюда, и сюда, и вот сюда». Да, старушке трудно примириться с такой утратой. И я ласково ущипнул Сару.

— Ах, Галли, пожалуйста, не попорть ее.

— Я? Испортить?

— Краски могут потрескаться. Дай я заверну ее как полагается, проложу газетой. Как я всегда делала. Нехорошо, если твоя чудесная картина потрескается.

— Моя картина или твой портрет? — Животики надорвешь над ее уловками.

Но я отдал ей картину, чтобы она завернула ее в бумагу. И хорошо, что отдал. Потому что пока она возилась с нею в спальне, в передней послышался топот Байлза. Счастье, что он не застал нас вдвоем. При виде меня он застыл, как вкопанный, и выпучил глаза. Пар в котле подымался. Сейчас заработают колеса.

— Так, — сказал он наконец и поднял кулак величиной с совок.

— С добрым утром, мистер Байлз, — сказал я. — Вот зашел проведать миссис Манди, старого друга нашей семьи.

— Так, — сказал Байлз, и колеса застучали. — Вон!

Сара сунула мне в руку сверток, и я поспешил удалиться.

Профессор заходил-таки ко мне утром, пока меня не было. Вынюхивал свой пай. И я уже было решил, не откладывая дела в долгий ящик, шагать в Кейпл-Мэншенз, чтобы сбыть товар, как вдруг мне пришла в голову благая мысль еще раз взглянуть на картину, чтобы определить, не лучше ли она смотрится на подрамнике. Любители вроде Бидера, да и маклеры тоже, зачастую неспособны оценить картину, если она снята с подрамника.

Я развернул сверток. Кроме четырех рулонов туалетной бумаги, тщательно упакованных в газету, в нем ничего не было. Я так обомлел, что не мог даже выругаться.

Тогда я, конечно, вспомнил, что Сара уходила за веревочкой перевязать пакет. И довольно долго отсутствовала. И я рассмеялся. Что мне еще оставалось? Не бросаться же к старой мошеннице, чтобы перерезать ей глотку. Даже мысль об этом приводила меня в неистовство. Наверно, потому, что Сара глубоко вошла в мою плоть и кровь. Я ее любил. А убивать близкого человека, даже мысленно, крайне опасно. Можно вывести из строя весь механизм. Застопорить мозги. И просто сорвать предохранительный клапан.

Я немного погулял по набережной. Подышал ветром. Полюбовался весенними деревьями на левом берегу, в лучах заходящего солнца. Словно языки пламени на латунном небе. Заляпанная солнцем латунь. А река как бренди.

Глава 30

На следующий день я снова отправился в Четфилд. С фомкой побольше. Я не сердился на Сару, но хотел покончить с этим делом. Однако как раз когда я производил рекогносцировку в районе парадной, мне было знамение — меня цапнула за ногу собачонка. Мне не впервой терпеть собачьи укусы. Собаки всегда кусают оборванцев. Не могу, однако, сказать, чтобы мне это нравилось. И когда я повернулся, чтобы пнуть собачонку, в двух шагах от себя я увидел Байлза, направлявшегося ко мне с вилами наперевес. Он долго гонялся за мной по площадке и, возможно, поймал бы, если бы не запыхался, поскольку не переставая объяснял, какую котлету он из меня сделает. В итоге он выбился из сил, и мне удалось юркнуть в соседний подъезд и скрыться в уборной. Я просидел там, пока не стемнело и можно было начать отступление. Принимая во внимание, что мне предстояло воплотить новый замысел «Грехопадения», я не решился подвергнуть себя риску. Это было бы преступлением.