Книга Русские на Мариенплац - Владимир Кунин

Джефф Келли, Руди Китцингер и Уве Зергельхубер, уже сидевшие в полицейском «БМВ», тоже были потрясены появлением танка не меньше, чем сообщением о поджоге вонхайма.

Клаус тяжело вздохнул, посмотрел на Эдика. Эдик пожал плечами, отвел глаза в сторону.

– О, майн Готт… – сквозь зубы сказал Клаус и погнал желто-зеленый «БМВ» к станции.

Двигатель танка взревел большими оборотами, вспыхнул могучий прожектор на башне, и танк рванулся в черноту узкой лесной тропы, сокрушая на своем пути все, что мешало его движению.

И уж совсем дико прозвучало в ночном баварском лесу из мчавшегося и грохочущего танка:

– Когда-то копыта коней моих предков…

Давненько я так не надирался!

Как говорится, – не по силам и не по возрасту.

Эти маленькие, симпатичные, сорокаграммовые «доппели» – днем в еврейском ресторанчике, а вечером – во французском – вконец доклевали меня. Укатали сивку крутые горки…

В отель я вернулся уже такой пьяный, что ночной портье, протягивая мне ключ, увидел мое лицо и тихо простонал:

– О, найн!..

Он быстро вышел из-за своей конторки, крепко взял меня под руку и трогательно проводил до самых дверей моего номера.

Какое-то время он терпеливо наблюдал за тем, как я пытаюсь попасть ключом в замочную скважину, а затем решительно отобрал у меня ключ и сделал это сам.

Только убедившись в том, что я плотно сижу в кресле и улыбаюсь ему бессмысленно и приветливо, портье пожелал мне спокойной ночи и ушел, тихо притворив за собой дверь.

В кресле я подремал минут десять, а потом проснулся. Сна – ни в одном глазу!

Мало того, меня обуяла жажда немедленной творческой деятельности. Я придвинул кресло к туалетному столику, разложил перед собой сценарий. Я решил, что именно сейчас, когда я пьян и раскован, когда во мне резко притуплено излишне бережливое отношение к тому сценарному эпизоду, который необходимо безжалостно сократить, я сумею отыскать наиболее безболезненный и элегантный способ кастрировать свое детище так, чтобы оно хотя бы внешне сохранило вид мужественный и бравый.

Для начала операции нужно было найти очки и шариковую ручку. Не стучать же на пишущей машинке глубокой ночью!

Но для того, чтобы найти очки и ручку, мне самому необходимо было чуточку протрезветь. Буквально самую малость.

Я выполз из кресла, доскребся до туалета, и старым, проверенным способом облегчил себе поиски очков и моего любимого «паркера».

Почистил зубы, умылся холодной водой и сел за сценарий.

Тэк-с… Ну-ка, ну-ка, где у нас эта сцена приезда немецкого инженера к русскому царю?.. Ага!.. Вот она…

Ну какого черта они со своими камерами, актерами и осветительными приборами полезли в этот дорогостоящий, чисто баварский интерьер?! Клинические идиоты! Согласились бы снимать русские эпизоды в России, о чем я их умолял еще в прошлый свой приезд, – и липы не было бы, и обошлось бы им это раз в десять дешевле!..

Наши сейчас за валюту, как говорит Нартай, на уши встанут и еще хвостом помахивать будут! Плати свободноконвертируемую, и снимай хоть в Зимнем дворце, хоть в Грановитых палатах!..

А я теперь должен перелопачивать хорошо написанный эпизод. Делать из него какой-то информационный огрызок…

Да, я – профессионал. Да, я делал такое сотни раз в своей жизни. Я переписывал диалоги прямо на съемочной площадке, я вносил поправки в уже отснятый материал при озвучании, когда недреманное око цензуры углядывало в моих текстах некоторое «сомнительное» вольтерьянство, а потом безуспешно пытался доказать бдительной редактуре Госкино СССР, что ничего плохого про Советскую власть сказать не хотел! Что я не меньший защитник и ревнитель нашей идеологии, чем они! В конце концов, я воевал за эту страну! И кому, как не мне…

Ну, и так далее. Не менее постыдное, хитренькое и унизительное. А потом возвращался после таких обсуждений домой, на студию, и все равно – переписывал, перепридумывал, сглаживал углы. Лишь бы спасти сценарий, спасти фильм… Спасти себя.

Но это было тогда. Там. В то время…

Сейчас-то мы чихать хотели на всю идеологию. Сейчас важно, чтобы спонсору понравилось. Вали, ребята, кто во что горазд! Побольше крови, максимум голых титек и задниц, и обязательно пусть Он Ее употребит в ванной или бассейне! И хорошо бы это снять из-под воды! Очень эффектно может быть! О-о-очччень!!!

Я залез в сумку и вытащил теплую бутылку джина «Бефитер» и отначенное от аэрофлотовского пайка яблочко.

Выпил, закусил и снова сел за свой сценарий.

И вдруг он мне так не понравился, таким показался скучненьким, меленьким и никчемушненьким, что я чуть не заплакал.

Боже ты мой!.. Ну, кому сегодня нужно такое кино?! Кому может быть интересной история полуторавековой давности, смахивающая на позавчерашний день? Возможно, что позавчера это и было бы симпатичным и забавным, но сегодня…

Я снова отхлебнул из бутылки «Бефитера» и откусил от мучнистого яблочка.

А не пошли бы вы все с вашим кинематографом к такой-то маме?!

Как можно вообще серьезно думать о кино, всерьез сопереживать каким-то выдуманным персонажам, которых играют знакомые тебе актеры, когда рядом с тобой, со своими настоящими судьбами существуют Эдик Петров, Нартай Сапаргалиев, Катя Гуревич, старики Китцингеры, Джеффри Келли, полицейские и рыбаки Зергельхуберы и бывшие искалеченные горнолыжники…

Когда в мире есть реальный «Китцингер-хоф», в двух километрах от которого еще совсем недавно горел дом югославских беженцев!

А вокруг него бесновались молодые бритоголовые нацисты – сытые, глупые и жестокие мальчишки, жаждущие крови только потому, что никогда не видели настоящей войны.

Вот о чем писать надо.

Писать коротко, сухо, ибо сама экстремальность происходившего и мгновенные смены ситуаций не предполагали ни логического хода развития событий, ни пространных эффектно-художественных описаний.

Может быть, так:

…Новенький, трехэтажный вонхайм, собранный из готовых жилых блоков контейнерного типа, давший кров и приют ста десяти беженцам из Югославии, горел темным, малиновым дымным пламенем.

Звонко лопались раскаленные оконные стекла. И тогда наружу, на стены дома выплескивался светло-рыжий огонь, и его отсвет истерически плясал на окнах соседних домов, на крышах автомобилей, на лицах людей…

– Вон!!! Долой!.. Pa-ус! Ра-ус! Ра-ус!.. – скандировали несколько десятков бритоголовых парней.

Лица почти у всех были закрыты шарфами и платками, словно паранджой. Они угрожающе размахивали факелами, дубинками, цепями, нунчаками и никого не подпускали к горящему дому.

Двое из них держали древки красных знамен, на одном из которых полоскалась черная свастика в белом круге, а на втором – тоже в белом круге – эсэсовская символика.