Книга Тринадцатая редакция. Напиток богов - Ольга Лукас

Шурик поднялся с места и уставился в пол. Остальные закричали, заулюлюкали, захлопали в ладоши; Галина восклицала «Браво! Бис!», Виталик вопил «Аффтор, пиши ещё!», Наташа включила на мобильном телефоне мелодию «Happy birthday to you!», Лёва притоптывал в такт ногами так, что тряслись стены, и сам дом, казалось, тоже участвовал в этой бурной овации.

На стене за спиной у шефа появилась тень. Тень удлинилась, потемнела, отделилась от плоскости и тоже стала хлопать в ладоши, широко расставляя руки. Потом выбралась в центр комнаты, обрела объём и цвет и превратилась в Кастора. Он немного подирижировал этим безумным оркестром, а потом сделал руками завершающий жест — и от веселья не осталось и следа. Шурик рухнул на своё место, в телефоне у Наташи внезапно сел аккумулятор, а остальные почувствовали себя примерно как на визите у стоматолога, который заглянул к вам в рот и подзывает ассистента фразой «Ты видал когда-нибудь такую забавную штуку? Как думаешь, с этим можно что-то сделать?»

— Работаете? — спросил Кастор. — А я вам помешаю. Раньше, при жизни, я ненавидел гадов, которые приходили и мешали работать. И что же? Теперь таким гадом стал я. Но вы не должны меня ненавидеть. Вы должны меня бояться. К тому же, в подобном климате невозможно не то, что ненавидеть или там работать — даже полноценно отдыхать. Смотрите — у вас на улице такая жара, что даже я вот-вот вспотею. В наше время такого не было! Виталик, в глаза мне смотри. Так, хорошо. Значит, вот этот медовый месяц — заканчиваем. Понял?

— Но… — Виталик затрепыхался, как пришпиленный к доске мотылёк.

— Ладно. Мне кажется, что сегодня ты обгорел, и вместо романтического уик-энда, который ты предвкушаешь, тебя ждёт не мене романтическое обмазывание сметаной и кремом от ожогов, а также постельный режим — но совсем не того рода, который ты предвкушал всю неделю.

— Я не обго… ой! — Виталик вздрогнул от прикосновения футболки к внезапно покрасневшей и словно бы истончившейся коже, передвинулся на краешек стула и грустно сказал:

— Эх, начальник, начальник. Теперь все точно зажарятся. Особенно много тепла Вероника вырабатывает именно тогда, когда ей выпадает шанс как следует позаботиться о ком-нибудь больненьком и несчастненьком. А мне… мне так нравится, когда обо мне заботятся… Что она начинает заботиться ещё интенсивнее…

— Теперь понятно, почему ты в последнее время так часто травмируешься, — констатировал шеф.

— Ну, люди мои, а теперь перейдём к главной теме нашей конференции, — объявил Кастор. И люди, забывшие было про стоматолога и его ассистента, вновь похолодели и прижались к спинкам стульев (все, кроме Виталика).

— Я восхищаюсь вами! — тем временем, продолжал Кастор. — Вы действительно — лучшие из лучших.

Если он так говорит — значит, не станет испепелять на месте, и то радость. Но, наверное, расслабляться рано, и следует ждать нового задания, ещё более сложного, чем только что исполненное.

— Мы сделали всё правильно? — озвучил общие надежды Константин Петрович.

— И-мен-но! Вы всё сделали правильно. А знаете, что творили ваши предшественники? Другие мунги, которым выпадала величайшая честь — добыть ингредиенты для коктейлей третьей ступени? Они обязательно кого-нибудь не приводили. И подсовывали вместо него обычно одного из своих, а то и просто постороннего человека, с виду напоминающего нужную часть коктейля.

— И что же? — не удержалась Наташа.

— Да ничего. Вторая ступень видела это, но покрывала своих. Всем же понятно, что найти семь ингредиентов за несколько дней — немыслимо. Спасибо, что хоть больше половины собрали.

— А третьи как на это реагировали? — спросила Марина.

— А третья ступень ничего не понимала. Они думали, что снова погрузились в мир человеческих эмоций, что опять, как и при жизни, понимают людей. Даже жалели эти маленькие, измученные эмоциями комочки плоти — насколько это возможно при полном отсутствии в их арсенале такого явления, как «жалость». И вроде бы всё проходило гладко, мунги второй ступени отирали несуществующий пот с несуществующего лба, хвалили и награждали первую ступень. Но понимали при этом прекрасно, что там, где у третьих должно было возобновиться понимание радости, или тщеславия, или страсти — зияла пустота.

— Третьи думали, что понимают — но не понимали, — задумчиво повторил Даниил Юрьевич. — Я не знал об этом.

— Да это не секретная информация. Просто ты представить не мог, что такое возможно, и не получал подтверждения.

— А какое чувство найти всего труднее? — спросил Денис.

— По-разному. В разных местах, в разное время. Вот, тридцать лет назад наши люди с Ямайки тоску у себя не углядели.

— Мы бы с ними поделились, — сказал щедрый Константин Петрович, — у нас тоски хватает! Много тоски нам попадалось — выбирай любую.

— То-то и оно. Теперь тоски много, а третья ступень не понимает эту тоску — не попробовала её на вкус и позабыла. Там, где и вы, и даже я можем её обнаружить — для них была пустота, отсутствие эмоции. У людей были проблемы — но эти проблемы как бы не считались серьёзными. Постепенно отношение третьей ступени передалось всем живущим в мире. Вспомните, как сейчас принято относиться к тоскующим? «Возьми себя в руки, тряпка! Есть проблемы — решай их. Нет проблем — не ной!» Но это так по-человечески — ныть, оплакивая то, что не случилось и не случится уже никогда. Не все проблемы можно решить. Немного поныть, оплакивая несбывшееся — так естественно. Оплакать, похоронить и идти дальше. А не стремиться к невозможному и недостижимому, ломая себя и свою жизнь. Человек не всемогущ. Даже мунги справляются не с каждым желанием.

Кастор был необычайно серьёзен. Торжественно-серьёзен.

— Да что такое «тоска»? — вдруг невпопад брякнул Константин Петрович. — Это же просто лень душевная! Нормальному человеку некогда тосковать — работать надо!

— Тоска — это ощущение неправильности хода вещей, — спокойно отвечал Кастор. — Это объективное бессилие перед реальностью. С душевной ленью не имеет ничего общего — душа там как раз всегда при деле.

— А что будет теперь, когда наконец-то собраны все ингредиенты? — спросил Денис.

— Теперь третья ступень видит картину мира — вернее, картину человеческих переживаний — такой, какая она есть. Чистой и без примесей. Сейчас вам трудно в это поверить, но эмоции — первое, что стирается из памяти. Можно припомнить физическую боль — но не сердечную.

— То есть, большая часть того, что мы считаем жизнью — вообще не имеет смысла? Ведь эмоции — это как будто и есть вкус жизни, — растерянно протянул Шурик.

— Если бы они не имели смысла, вряд ли стоило бы городить этот огород с коктейлями. Считайте, что это расплата. Не для вас расплата, пугливые мои голуби. Для нас. А более всего — для них, для третьей ступени. Нельзя получить что-то, не отказавшись от чего-то взамен. Сейчас третья ступень могла бы завидовать вам — если бы не отказалась от возможности чувствовать зависть.