Книга Оскорбление нравственности - Том Шарп

Зулус-дворецкий, который до тех пор находился на кухне и у которого было больше присутствия духа, выбрался из дома, прокрался к телефону-автомату на окраине Веезена и набрал номер оператора.

— Соедините меня с полицией! — потребовал он. Но оператор была не из тех, кто позволяет себя учить.

— Ты как разговариваешь, кафир! — зашумела она. — Если что нужно, так попроси как следует!

— Да, миссис, — дворецкий мгновенно перешел на тот подобострастный гон, которого от него ждали. — «Скорую помощь», пожалуйста, миссис.

— «Скорую» для белого или для черного? — спросила оператор.

Дворецкий задумался над этим вопросом.

— Для белого, миссис, — ответил он наконец.

— Случайно не для тебя ли? — уточнила оператор. — Кафров в «скорой помощи» для белых не возят. А то потом приходится дезинфицировать машину.

— Нет, миссис, не для меня, — заверил ее дворецкий. — Для моего белого хозяина.

— Куда присылать?

— К «Белым леди», — ответил дворецкий.

— К какой белой леди?

— В особняк «Белые леди», — сказал дворецкий. Донесшиеся звуки новой вспышки перестрелки подтверждали, что его просьба более чем своевременна.

— Это я знаю, кафир, — закричала оператор. — Сама знаю, что белые леди живут в особняках, а не в хижинах, как вы. Имя этой белой леди? Зовут ее как?

— Миссис Хиткоут-Килкуун, — ответил дворецкий.

— Ты что, сразу этого не мог сказать? — продолжала шуметь оператор. Дворецкий повесил телефонную трубку и вышел во мрак ночи, где его белые хозяева убивали друг друга с совершенно непостижимой для него яростью.

«Незачем мне попадать в эту переделку», — подумал он и осторожно зашагал к центру Веезена. Время от времени над головой у него свистели пули, и тогда дворецкий пригибался. На главной улице его остановил полицейский и потребовал документы.

— Ты арестован, — заявил полицейский, когда дворецкий признался, что документов у него с собой нет. — Нечего тут бродить всяким дикарям среди ночи без документов.

— Да, босс, — ответил дворецкий и послушно полез в полицейский фургон.

Прибытие основных сил полиции вызвало у констебля Элса смешанные чувства. Тот факт, что он оказался теперь на своего рода ничейной земле, между двумя противостоящими силами, каждая из которых защищала западную цивилизацию, не доставлял ему особой радости. Спереди беспорядочно палил полковник, сзади ему отвечали автоматные очереди. Лежа под градом сыпавшихся на него от этой стрельбы листьев, Элс начал уже подумывать о том, что следует как-то заявить о своем присутствии. Он прополз под азалиями до угла дома, оттуда со всех ног промчался через задний двор и готов был уже чиркнуть спичкой, чтобы поджечь керосин, который он налил в винный погреб, как вдруг сообразил, что тем самым он поставит под угрозу и вещественные доказательства, столь тщательно приготовленные им в конюшне, и свою собственную жизнь. Поэтому он отыскал поливной шланг, притащил его в конюшню и стал обливать водой заготовленный на полках гелигнит. Он был так поглощен этой работой, что не заметил, как через двор тяжело перебежала какая-то массивная фигура и скрылась в темноте где-то за псарней. Будучи уверен, что теперь-то он предпринял все необходимые предосторожности, Элс закрыл ворота конюшни и незаметно пересек двор по направлению к дому.

«Сейчас я их выкурю», — подумал он, чиркая спичкой, бросил ее в керосин и кинулся в укрытие. Огромная вспышка пламени озарила ночное небо, а вслед за ней в погребе под особняком «Белые леди» прогремел мощный взрыв. Констебль Элс лежал под кустом азалии и с удовлетворением смотрел на результат своих усилий. Позади него полицейские прекратили стрельбу. Продолжать ее не было никакой необходимости. Обитатели особняка «Белые леди» прекратили сопротивление, лишь время от времени где-то под многотонными развалинами раздавался хлопок лопающейся бутылки австралийского бургундского. «Ночь, когда Берри потерял свои мужские достоинства», подошла к концу.

Полковник Хиткоут-Килкуун не остановился, чтобы обернуться и бросить последний взгляд на свой горящий дом. Он мчался сломя голову через открытое пространство, думая только о том, где бы скрыться, и проклиная попутно неизвестно куда запропастив-шуюся жену. Если бы она была тут, ничего бы не произошло, бормотал он, имея в виду не столько ее личные способности, сколько ее тесно сидевшее на нем нижнее белье, бежать в котором было до невозможности болезненно. Подгоняемый криками, приветствующими взрыв его дома, и злостью на соседей, которых не разбудили звуки учиненного туземцами сражения, «Английская роза», не разбирая дороги, домчался до леса и принялся сдирать с себя пояс и белье жены.

— Скорее, а то лопну, — приговаривал он, пока минут через десять не сообразил, что уж что-что, а перспектива лопнуть в этом одеянии ему не грозит. В конце концов он решил, что если немного поспит, то мышцы расслабятся и избавиться от этих предметов туалета будет легче. Полковник забрался под куст и затих.

Коммандант Ван Хеерден с чувством удовлетворения и одновременно сожаления, обозревал из башни броневика то, что осталось от имения «Белые леди».

— Ну что, сержант, теперь не сомневаетесь в том, что они действительно диверсанты? — спросил он сержанта Брейтенбаха.

— Нисколечко, — ответил сержант. — Там в конюшне столько гелигнита, что можно было бы взорвать половину Пьембурга.

Коммандант Ван Хеерден поспешно нырнул в броневик. Было слышно, как он скомандовал водителю отъезжать отсюда ко всем чертям подальше. Сержант Брейгенбах обошел бронетранспортер и подошел к задней его дверце.

— Не волнуйтесь, — сказал он комманданту, — не взорвется. Кто-то его весь облил водой.

— Точно? — переспросил коммандант. Сержант Брейтенбах заявил, что не быть ему на этом месте, если не так, после чего коммандант вылез из броневика и уставился на дымящиеся развалины. — Пожалуй, стоит вызвать пожарных, — сказал он. — Хватит с нас взрывов. И кроме того, надо как можно быстрее произвести подсчет тел.

— Сколько там должно было быть подозреваемых? — спросил сержант.

— Одиннадцати хватит, — ответил коммандант и снова забрался в бронетранспортер, чтобы немного поспать.

У въезда в то, что когда-то было ее имением, такси миссис Хиткоут-Килкуун остановили сержант и несколько полицейских, вооруженные автоматами.

— Извините, мадам, — сказал сержант, — но приказ есть приказ. Въезд запрещен.

— Но я тут живу! — Несмотря на охватившее ее отчаяние, миссис Хиткоут-Килкуун все же попыталась изобразить подкупающую улыбку.

— Больше не живете, — ответил сержант. — В этом доме никто уже жить не сможет.

Миссис Хиткоут-Килкуун поплотнее закуталась в жакет: ее внезапно охватила дрожь. Вдобавок ко всем ее несчастьям таксист отказывался везти ее дальше, пока она не заплатит.

— Но мне нечем платить, — умоляла она. — Вот все, что у меня осталось, — и она показала на поднимавшиеся над азалиями клубы дыма, от которых ночь становилась еще темнее.