Книга Пианисты - Кетиль Бьернстад

Марианне встает, и я вздыхаю с облегчением.

— Думаю, у вас найдется, о чем поговорить. А мне необходимо сделать несколько телефонных звонков. Аксель, позови меня, когда будешь уходить.

Это сигнал, думаю я. Она хочет, чтобы я знал: Аню нельзя оставлять одну ни на минуту.

И вот мы с Аней одни. Она мне улыбается и протягивает руку. Я целую ей руку, словно мы живем в старые времена. В Ане самой появилось что-то старческое. Болезненное. Мне страшно додумать до конца свою мысль: похоже, что она умирает.

— Где ты была? — спрашиваю я.

— Папа не хотел никому этого говорить.

— Это тоже тайна?

— А что еще тайна?

— То, что ты занималась с Сельмой Люнге, было тайной. И что ты вообще играешь на фортепиано.

— У папы не было злого умысла. У него свои планы. Санаторию могло бы повредить, если б стало известно, что я там была.

— Значит, это все-таки был санаторий?

Она виновато смотрит на меня.

— Не надо меня больше ни о чем спрашивать. Я и так уже наболтала лишнего.

Разговор стопорится.

— А какие у тебя планы теперь? — наконец спрашиваю я.

— Отложить все на год.

— Что именно отложить?

— Папа хотел, чтобы у меня состоялся сольный концерт, настоящий дебют, уже этой осенью. Но мне нужно больше времени. Кроме того, мне надо найти другого педагога.

Я не верю своим ушам. Она говорит так, словно ничего не случилось, словно перед ней открыта вся жизнь. А сама не в силах даже стоять на ногах! Значит, Человек с карманным фонариком заставил ее пройти через сдачу экзамена? Да, в их кругах иметь аттестат считается необходимым, сердито думаю я. Но чего это стоило Ане?

— Ты больше не занимаешься с Сельмой?

— Это можно было предвидеть. Концерт не имел того успеха, на какой мы рассчитывали. Папа уже связался с профессорами в Швеции и в Германии. Иногда бывает полезно поменять пастбище.

Она говорит с остановками, монотонно, это напоминает мне Катрине в ее худшие дни. И усиливает мое подозрение, что Аня принимает какие-то сильные успокоительные препараты, однако спросить я не решаюсь.

— Как приятно тебя видеть! — говорит она.

У меня на глазах слезы.

— Мне так тебя не хватало, — всхлипнув, говорю я.

— Не плачь. Пожалуйста. Не надо. Вспомни, что, когда женщина спит с мужчиной, она больше зависит от него, чем он от нее.

— Господи, откуда ты это взяла?

— Так говорит папа.

Я улыбаюсь.

— Какая дичь! Но я хотел бы, чтобы ты зависела от меня.

Мы опять замолкаем. Мне о многом хочется ее расспросить.

— Привет тебе от всех наших, — говорю я. — Они вчера отпраздновали сдачу экзамена, как и следует настоящим выпускникам. Хотели и тебя позвать со всеми в город.

— Как приятно. Это было бы забавно.

— И у тебя хватило бы сил поехать?

— А почему не хватило бы?

— Аня, ты знаешь, что ты ужасно похудела?

Она медленно качает головой.

— Пожалуйста, не говори ничего о том, как я выгляжу. Я ем столько, сколько мне нужно. И хорошо себя чувствую.

— И что же ты собираешься делать летом?

— Заниматься. Собираться с силами. То, что случилось в январе, больше никогда не повторится.

— Ты играла не так плохо.

— Я играла плохо. И это непростительно.

— Так говорит твой отец?

— Не говори больше о моем папе. Я достаточно взрослая, чтобы иметь собственное мнение.

— Извини, я на минутку отойду — говорю я и быстро встаю.

Через стеклянные двери я вхожу в красный дом. Пахнет затхлостью.

Марианне сидит на кухне рядом с телефоном. Она только что положила трубку.

— Спасибо, что ты нашел время зайти, — говорит она.

— Что происходит? — спрашиваю я. — По-моему, Аня серьезно больна.

Марианне закрывает лицо руками.

— Я знаю. И ничего не могу с этим поделать.

— Ничего? Но ведь ты ее мать! — Я злюсь.

— То, что существует между ней и отцом, сильнее всего, на что я могу повлиять.

— Ты не смеешь так говорить! Ты ее мать!

— Именно поэтому. Я знаю, с кем имею дело.

— Ты должна что-то сделать! — Я почти кричу на нее.

Она делает мне знак, чтобы я говорил тише.

— Этим я и занимаюсь в настоящее время. — Только теперь я замечаю, что у нее дрожат руки.

— И что же ты сделала?

— Я заявила в полицию на своего мужа, Брура Скууга.

Из сада слышится зов. Мы больше не можем разговаривать. Я останавливаюсь в дверях, свет ослепляет меня — солнце, небо, белая и лиловая сирень. Я едва различаю сидящую в тени Аню.

— Куда ты пропал? — весело спрашивает она. — Я думала, ты утонул.

— Простата, — шучу я. — Моей жизни угрожает опасность.

— У тебя, как всегда, все будет в порядке, — мягко говорит она и снова протягивает мне руку. И я еще раз целую ее.

Мы смотрим вдаль.

— Ты была одна… там, в санатории?

— Да, — отвечает она. — Только я и папа.

— Когда ты вернулась?

— Зачем ты задаешь столько вопросов? Я вернулась вчера.

— Извини, просто я любопытный.

— Я тоже. Над чем ты сейчас работаешь?

— Шуберт. Последняя соната.

Она понимающе кивает.

— Сельма. Это ее конек. Последнее, что она играла.

— Ты говоришь так, словно она умерла.

— Да, как концертирующая пианистка она умерла. Для своего последнего концерта она выбрала сонату до минор. Эта соната меняет всю жизнь. Ты влюблен в Сельму?

— Упаси меня Бог! Почему ты об этом спросила? Ведь ты знаешь, в кого я влюблен!

Аня смеется.

— Я бы тебя поняла, если бы ты сказал что-то другое. Все влюбляются в Сельму Люнге. Даже я была в нее влюблена, некоторое время. Но это быстро прошло.

— Мне странно, что вы больше не поддерживаете связь друг с другом. Ты так тепло о ней говорила.

— Не забывай, что я уезжала. Сдавала экзамен.

— А почему ты должна была уехать?

— Папа считал, что так будет лучше. Мне надо было сосредоточиться. Ведь мне не хватило именно сосредоточенности. Я имею в виду, когда я играла Равеля.