Книга Терракотовая старуха - Елена Чижова

– Может быть, платье? – Она идет к бежевой стойке, раздвигает вешалки. Мне нравится ее выбор: в моем случае это подобающий цвет. С некоторой натяжкой его можно назвать неопределенным. – Или вот: нарядный жакет. К нему мы подберем элегантную блузку. Белую, с кружевами. Или из последней коллекции – с жабо. В этом сезоне жабо снова в моде. У вас прекрасная фигура, – оглядывает одобрительно. – Ваша подруга оценит». – Вещи, которые она для меня выбрала, лежат на согнутой руке. Со стороны они выглядят поникшими. Видимо, мечтали о лучшей участи.

Мы идем к примерочной кабинке. Продавщица раздвигает шторки. Это совсем не трудно: надеть на себя, заглянуть в высокое зеркало. Я пристраиваю куртку, стягиваю свитер. Когда-то давно у него был узковатый ворот, потом растянулся... Сперва – блузка. Я застегиваюсь на все пуговицы. Теперь – нарядный жакет. В зеркале отражается женщина, не похожая на меня. Мое отражение смотрит Яниными глазами: как на корове седло.

Продавщица заглядывает в кабинку. Мы смотрим на мое отражение.

– Здесь у нас не очень хороший свет, – оправдываясь, она берет вину на себя. – Может быть, все-таки платье? – предлагает упавшим голосом. – Или... другого цвета? Кстати, – она медлит. – А вы не пробовали с ней встретиться. Просто встретиться и поговорить? Найти слова...

– С кем? – я вздрагиваю, словно меня застали на месте преступления. Как Родиона Раскольникова – с топором в руках.

– С вашей подругой.

Я справляюсь с собой:

– Мне надо подумать, – задергиваю шторки. Облачаюсь в свой собственный секонд-хенд.

Одежда, отвергнутая моим отражением, остается в кабинке. Краем глаза я замечаю: помолодевшая продавщица занята новой клиенткой. Девушка, стоящая у стойки, видит себя в голубом. Голубой – цвет надежды...

Я подхожу к своей парадной, вынимаю электронный ключик. Запорное устройство откликается мелодичным звоном. Поднимаясь по лестнице, думаю: одежда – тот же язык. На безупречный мне не хватит денег. Дешевый все равно не прокатит. У Яны ястребиный глаз.

– Тетя Яна уехала в круиз. По Европе. Вернется через две недели, – дочь встречает меня в дверях. Я снимаю куртку, пристраиваю на вешалку. – Устала? Есть будешь?

Так меня спрашивала Яна. Которая воспитывала мою дочь. Ничего удивительного, что Александра переняла ее интонацию.

– Не знаю. Что-то не хочется.

– Телефон. Твой!

Я ощупываю куртку, шарю по карманам.

– Да, я вас слушаю.

– Татьяна Андреевна? – в трубке глуховатый голос. – Это Иван. В пятницу я не смогу. У меня пробник по математике. После шестого урока, – он говорит быстро и коротко, телеграфным стилем.

– Хорошо. Значит – во вторник. Желаю удачи с пробником.

– Спасибо, – абонент дает отбой.

– Это кто? Папа? – дочь поднимает с пола мою вязаную шапку. – Что-нибудь случилось?

– Ничего. По работе.

– А что такое – пробник? – она забрасывает шапку на вешалку.

– Пробный ЕГЭ.

– А-а-а... Представляешь, вчера нашла демонстрационную версию. По литературе...

– Где?

– Где-где? В Интернете. И, представь себе, прошла. Правда, с одной ошибкой.

– Неужели с одной? – я переспрашиваю недоверчиво.

– А! – Александра машет рукой. – Про этого идиота, Раскольникова.

Я замираю:

– И какой был вопрос?

– Дурацкий. Сколько человек он убил?

– Ну, как... Старуху, ее сестру Лизавету, Лизаветиного нерожденного младенца... – я загибаю пальцы. – Троих.

– А вот и нет! – она смотрит победно. – Не троих, а пятерых. Еще свою мамашу. Она говорила: если с Родей что-нибудь случится, я не переживу.

– Это – четверо. А пятый?

– Му-усик, – она грозит пальцем, – такие вещи грешно не помнить. Пятым он убил себя. Конечно, в переносном смысле. Так что... – разводит руками. – Вот тебе и отмщение, и Аз воздам! Ну? Один-один?

– Что?

Александра встает с дивана:

– Как – что? Счет. Боевая ничья.

Дочь идет к двери.

– Как у Вити? Он разобрался... с кредиторами?

Она оборачивается. В ее глазах занимается отчуждение. Тлеет, как прогоревшие угли:

– Не понимаю. Ну к чему ты это спросила? Разберется. Вопрос времени и денег.

Это – не ссора. И не скандал. Хуже. Раньше этого не было. Даже воюя, мы были заодно. Еще немного, и дочь перейдет на чужую сторону. А я останусь, буду смотреть ей в спину, радуясь, что она поднялась на поверхность. Нашла себя в нашем настоящем...

Я смотрю, как она уходит. На этот раз у нее прямая спина. Спина свободного человека, способного сделать единственно правильный выбор. В конце концов, с ней-то ничего не случилось. Как мать я должна этому радоваться. Я подхожу к стеллажам, уставленным старыми обложками. Радоваться, что мой ребенок не повторит мою никчемную жизнь. Я сама выбрала для нее юридический. Факультет самых нужных вещей. Красивых. Которые можно купить за деньги... Я училась на другом факультете – самых ненужных вещей.

Портреты, висящие на стене, поглядывают заинтересованно. Для них наши разговоры – отличный способ развлечься.

– Вот так, – в тишине я слышу свой голос, звучащий на полтона выше, как всегда, когда мне хочется замести следы. Следы моего очередного поражения. – Вот вам ваша красота. Говорите, спасет мир?.. – этот вопрос я обращаю к ним обоим, как будто они несут солидарную ответственность, как родители, вырастившие никчемных детей.

Телефон играет простенькую мелодию. Я жму на кнопку – SMS от мобильного оператора: «Спасибо за то, что вы с нами...» – сообщение, которое рассылают всем. В новом мире мобильники есть у каждой кошки. Или старухи. Проблема в том, что не каждая – уверенный пользователь.

«Зачем я назначила на вторник? Надо было сразу. Воспользоваться случаем, чтобы отказать».

В ванной шапка пены. Александра лежит с закрытыми глазами.

– Что? – она сдвигает наушники.

– Как позвонить обратно?

Она протягивает мыльную руку. Я снимаю с крючка полотенце. Сначала – вытереть руки, потом уже браться за мобильный.

– Обратно, – она жмет на клавиши. – Обратно не выйдет. Последний номер не определяется. Твой абонент пожелал остаться неизвестным. Anonymous call.

Когда дочь была маленькой, я водила ее в Эрмитаж. Парадная лестница, темные полотна на стенах, белизна мрамора, тяжелые египетские саркофаги. Однажды мы подошли к витрине, той самой, с беременной старухой. Терракотовая старуха, толстая и уродливая, протягивала руку, словно просила милостыню. «Какая некрасиивая, – дочь протянула разочарованно, – фу!»