Книга Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Радуйся, – заметил Мельхиор. – От рук любого другого знахаря Лидия умерла бы. Только Александра могла спасти ее.

– Да что ты в этом понимаешь? – закричал Андреас. – Или ты в последнее время успел превратиться из бездельника в медикуса?!

– Ты и правда засранец, – сказал Мельхиор.

– Да, я засранец. Для вас всех я – засранец. Для Вацлава, чей проклятый Богом монастырь пожирает в год столько средств, сколько стоит небольшая флотилия кораблей с пряностями; для мамы, и папы, и дяди Андрея, которые только притворились, будто передают мне фирму; для Александры, которая отталкивала меня в детстве, когда я дарил ей красивый камень, но заключала в объятия тебя, даже если ты пачкал ей одежду Своими грязными лапами; для тебя, так как ты считаешь меня просто разжиревшим болваном, который покупает тебе новые шляпы… – Андреас начал задыхаться, В его глазах стояли слезы. – Даже для Карины…

– Оставь Карину в покое, – приказал Мельхиор.

– Почему? Неужели тебе неприятно слышать, что твой брат помогает себе рукой, сидя в уборной, поскольку жена не пускает его к себе с самого Рождества? Или это тебя скорее радует, и ты боишься, как бы я не заметил? Или… – Лицо Андреаса просияло, но от этого стало страшным, – постой-ка… Да… разумеется, мне это только теперь пришло в голову, я ведь засранец… А разве ты приехал к нам не на Рождество? Так может, ты и трахаешь ее в уборной, стоит мне только выйти? Осторожнее, смотрите не проломите пол и не упадите в яму, вас ведь могут и не найти среди других куч…

Мельхиор ударил с такой силой, что кожа на костяшках его пальцев с треском лопнула и от удара заныло запястье. Андреас, будучи выше его на полголовы и толще раза в полтора, сделал оборот вокруг собственной оси и рухнул между конторками. Гнилая древесина просто взорвалась под его весом, во все стороны полетели обломки, ножки и столешницы погребли его под собой. Из-за дверей раздался какой-то шум, и Мельхиор развернулся, бросился к дверям и распахнул их. Часть коридора между комнатой и входной дверью была пуста. От входных дверей прилетел ледяной ветер и остудил его горящие щеки. Он уставился на свой кулак, по которому протянулась кривая дорожка из его собственной крови. Он покачнулся и схватился за косяк.

– Вот черт, – пробормотал он, вернулся, тяжело ступая, в комнату и отодвинул в сторону поломанную мебель, под которой лежал его брат.

Левая щека Андреаса уже налилась фиолетовым цветом, из ноздрей текла кровь, а губы беззвучно шевелились, по меньшей мере один зуб был выбит. Он открыл глаза, прищурился и, кажется, никак не мог узнать брата.

Мельхиор убрал последнюю конторку и протянул ему руку. Андреас вздрогнул и невольно отшатнулся. Мельхиор крякнул и снова протянул открытую ладонь. Андреас встретился с Мельхиором взглядом, оттолкнул его руку и отвернулся, будто слишком устав для этого мира и будто решив, что нет ничего менее реального, чем фигура младшего брата перед ним.

3

Вацлав стоял в переулке перед входной дверью и жевал морковку. Он отправил остальных монахов вперед и теперь задумчиво рассматривал небо. Дверь открылась, и наружу, спотыкаясь, вышел Мельхиор. Он хватал ртом воздух, как человек, лет сто не имевший возможности дышать. Заметив Вацлава, он насторожился, а затем скривился, наклонился, взял правой рукой горсть снега и подошел к нему. Вацлав притворился, будто не видит, что снег с руки Мельхиора падает красными сгустками.

– Мы немного поспорили, Андреас и я… – начал Мельхиор и ткнул большим пальцем через плечо.

Вацлав кивнул.

– Он совершенно сам не свой из-за Лидии, и вот… можешь себе представить… Однако… э… он хотел сказать, это просто удача, что ты смог приехать и помочь Александре… и что мама привезла Александру с собой… Сначала он не очень-то обрадовался, но со временем ему стало ясно, что только она могла помочь Лидии… э…

– Гм, – произнес Вацлав.

Взгляд у Мельхиора был отсутствующий.

– Он хороший парень, и… э… Я думаю, он даже по-своему рад тому, что я здесь… кхм… Младший брат и все такое, который так вовремя оказался под рукой… Да-да…

– Гм, – повторил Вацлав, отломил кусок морковки и подал его Мельхиору. – Вот, возьми. Очень полезно для пищеварения.

Мельхиор протянул руку за морковкой и кивнул.

– Гм, – сказал он. Немного помедлив, он откусил и принялся жевать. Затем снова кивнул. – Гм, – повторил он и покорился на Вацлава.

Вацлав смотрел в небо и улыбался.

Мельхиор тоже улыбнулся.

Вот так они и попрощались, стоя в переулке в Вюрцбурге, в первый солнечный день нового года. Никто из них даже не догадывался, при каких обстоятельствах им доведется увидеться вновь.

4

– Смотри, что у меня есть, – сказал Андрей, теребя узелок, в который была замотана пачка бумаги, придавленная с двух сторон деревянными дощечками.

Киприан оставил свое место у окна библиотеки и неторопливо подошел к Андрею. Он был вынужден признаться, что за все дни, проведенные в Райгерне, почти ничем не помогал Андрею. Он отправил почтового голубя в Прагу и получил одного с ответом, но не смог узнать больше того, что им уже рассказали монахи: что Агнесс и Александра отправились в путь на следующий день после Дня святого Николая, чтобы спасти Лидию. То, что это был очередной маневр его жены с целью вытащить их дочь Александру из долгого застоя, вызванного смертью сына и супруга, Киприан прекрасно понимал. Он очень хорошо разбирался в мыслях и чувствах дорогих ему людей, и тихая неприязнь Андреаса к Александре не осталась для него тайной, как и постоянная грусть Агнесс из-за того, что между ее детьми уже нет былой гармонии. Киприан не был бы самим собой, если бы нe догадался, в чем заключалась ошибка: дети всегда чувствовали себя на втором месте после безусловной любви, которую их родители испытывали друг к другу, а возможно, даже на третьем месте – после задания, которое свалилось на семью с учреждением службы Хранителей библии дьявола. Конечно, само по себе задание не должно было привести к длительному напряжению. Однако к нему добавились беспрестанный страх Андреаса не справиться со своими обязанностями главы фирмы и тихая грусть Александры из-за потери семьи (и ее ожесточенная борьба с любовью, которая уже поселилась в ее сердце, – Киприана можно было во многом упрекнуть, только не в том, что он не в состоянии заглянуть в самое сердце тем, кто ему небезразличен), а также старания Мельхиора избежать и внутренней раздвоенности старшего брата, и боли старшей сестры, в результате чего он не привязывался ни к чему. Это был гордиев узел. Однако Киприан никогда прежде не чувствовал его так отчетливо, как в течение этих дней. Ему казалось, что Рождество, исполненное недовольства и проведенное вне семейного единения, – предзнаменование того, что их семья никогда больше не сблизится. И впервые за много лет он снова испытал страх перед падавшей на них тенью, имеющей вид библии дьявола и сковывающей льдом все надежды. Вместе с этим страхом перед его внутренним взором постоянно появлялась картина: две идентичные бутылочки с лекарством, только вот одна из них содержала в себе смерть, и жертва добровольно принимала ее – в полном неведении о том и преисполнившись надеждой на выздоровление.