Книга Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Файсман вдруг выпрямился и как-то испуганно-пристально посмотрел на меня. Словно очнувшись от кошмара, он быстро встал и молча начал быстро собираться. Торопливо и энергично укладывая вещи в чемодан, он вдруг весело и уверенно заговорил:

— Нет, извините товарищи! Я?! Я — не трус! И я это докажу на деле — как и полагается коммунисту!

Он преобразился, с лица его слетели угрюмость, подозрительность, обида, оно приняло свой прежний вид и даже посветлело. В блиндаже как-то облегченно вздохнули и постепенно заговорили, стараясь показать, что ничего особенного не случилось.

Собравшись, Файсман со всеми дружески простился и подошел ко мне, крепко сжал мою руку и, глядя в лицо, сказал:

— Спасибо вам, товарищ батальонный комиссар! Сначала я вас испугался и даже возненавидел. Но что с вами поделаешь, если вы правы?!

— А мне дифирамбы не нужны, — почувствовав некоторую иронию в словах Файсмана, ответил я. — Коммунисты должны делом доказывать свою преданность Родине и партии.

— Да, это тоже правда, — подхватил он. — Но вы не думайте, что я криводушничаю. Я выполню все, что в моих силах.

Простившись с друзьями, я вышел вместе с Файсманом. По пути я рассказал ему и показал на карте, где располагается его батальон и как до него добраться, коротко охарактеризовал командира батальона. О причинах его столь недостойного поступка я, конечно, не расспрашивал, наоборот, старался ничем не показать, что меня это все еще волнует. Также вел себя и он, хотя я видел и чувствовал, что он тяжело переживает случившееся; при таком состоянии вынуждать его на исповедь не следовало, это стало бы для него мучительной моральной пыткой; если человек понял и осознал свои ошибки, ему следует помочь их исправить.

Поравнявшись с командным пунктом дивизии, мы еще раз простились и крепко пожали руки. Файсман пошел на передовую в свой стрелковый батальон, а я свернул к блиндажу политотдела. Позднее я вновь встречусь с ним, и узнаю, что ошибался, — он не был трусом.

Смерть всегда рядом

Пронюхав о подготовке к наступлению, противник внезапно бросил на нас авиацию. Трое суток подряд они интенсивно бомбили боевые порядки батальонов и командные пункты полков. Начинали бомбежку рано утром и заканчивали поздно вечером. Средств для противовоздушной защиты в то время у нас было мало, а истребительной авиации в нашем распоряжении не было вовсе, поэтому в воздухе немцы чувствовали себя безнаказанно и изощрялись как хотели. За все время налетов мы сумели сбить всего пять-шесть самолетов, а налетали они сотнями. Казалось, в этих налетах принимали участие авиационные фирмы и компании всей Западной Европы. Здесь были не только Ю-87, Ю-88, «хейнкели» и другие марки самолетов самой фашистской Германии, в наше небо свой смертельный груз доставляли французские, итальянские и прочие самолеты, произведенные в Европе. Рано утром первыми появлялись тяжелые, тихоходные и неповоротливые «юнкерсы». Только отбомбятся, их тут же сменяют пикирующие бомбардировщики, а затем уже шли все прочие марки. И так три дня, день за днем, без перерыва.

Пикирующих бомбардировщиков мы до сих пор не встречали, для нас они явились «новинкой», тем более что теперь это были не просто пикирующие бомбардировщики, а бомбардировщики с чисто фашистской выдумкой. Немцы приделали к этим самолетам оглушительно ревущие сирены: по мере ускорения пикирования они сбрасывали со своих бомбардировщиков не только бомбы, но и специально устроенные ревущие пустые бочки. Это был еще один специальный метод воздействия — фашистский прием из серии пресловутых психических атак. Брезгливое отвращение — вот все, что вызывали у нас эти глупые фашистские фокусы.

Во время этой трехдневной бомбардировки я находился в одном из стрелковых батальонов, который располагался в небольшом отдельном околке леса; хорошо видимый с воздуха, он казался очевидным объектом для бомбежки. Но вражеские летчики почему-то нас не трогали. Все три дня они бомбили соседние с нами батальоны и НП полков. Зато разворачиваясь в обратный путь, почти все самолеты летели через нас, и мы, пользуясь случаем, открывали по ним огонь из винтовок трассирующими пулями. Вероятно, наша стрельба все-таки доставляла фашистским летчиками какое-то беспокойство. И вот, в последний день бомбежки, один гитлеровский ас из последней эскадрильи пикирующих бомбардировщиков решил проучить нас. Когда эскадрилья, отбомбившись, легла на обратный курс, этот ас вдруг отделился, покружил немного и внезапно, взревев всеми своими сиренами, повалился в пике прямо на нас. Мы бросились по щелям. Совсем рядом ахнул взрыв! — две авиабомбы, сброшенные самолетом, точно ударили по нашему околку. Стоном зашелся лес, его шатнуло, и через мгновенье вывороченная с корнем огромная ель рухнула вдоль нашей щели, укрыв нас собой, словно желая замаскировать от воздушного пирата. Но было поздно. Он уже сделал свое черное дело и улетел. Мы стали выбираться из щели. Не тут-то было! Большой сук пригвоздил нас с комиссаром к земле, пронзив мою полевую сумку и плащ-палатку комиссара, с которой тот никогда не расставался. В нескольких миллиметрах от нас наша смерть ушла глубоко в землю, не пожелав и нас прихватить с собой.

Подбежали солдаты и отвалили ствол. Выбравшись из щели, мы радостно смотрели на окружавший нас мир. Он, кажется, похорошел и стал каким-то светлым-светлым. Мы вдруг увидели вокруг себя множество цветов, которых прежде не замечали. И трава, казалось, зазеленела ярче, свежее, словно ее только что омыло дождем. Желанным оазисом манила роща, суля тенистую прохладу своей сени. А небо! Голубое! Чистое, как подвенечный наряд девушки! Хотелось обнять все это! Весь этот прекрасный мир, данный человеку для жизни! И благодарно расцеловать, и поклониться ему!..

Штурм

Своей массированной бомбежкой гитлеровцы, конечно, задержали наше наступление, но сорвать его не удалось. Более того, благодаря хорошей маскировке, рассредоточению и особенно благодаря глубокому вкапыванию в землю войск и боевой техники, немцам не удалось нанести нам существенного ущерба, потери за три дня бомбежки — двое убитых, шестеро контуженых и один разрушенный НП полка.

Приведя части в порядок, мы начали наступление. В результате упорных боев, противник был полностью выбит из леса, что называется, в чисто поле. Здесь у него была заранее подготовлена критическая линия обороны с долговременной системой укреплений. Но это не дало ему преимущества: теперь враг оказался, как рак на мели, так как мы хорошо видели всю его систему обороны — все основные сооружения и огневые точки, и получили возможность точнее корректировать огонь нашей артиллерии и других видов боевого оружия. Исключение составляли огневые средства, которые поддерживали противника из-за Волхова и Тигоды.

Плацдарм немцев у Киришей значительно сократился, и теперь составлял не более трех-четырех километров по фронту и километра два-три в глубину. Линия их обороны теперь проходила небольшим полукругом вокруг железнодорожного моста и химкомбината. Основным местом сосредоточения и переправы через Волхов стал химкомбинат. Здесь находились командование группировки, склады боеприпасов и продовольствия. Других строений, кроме кирпичных корпусов химкомбината, в Киришах не осталось. Железнодорожный мост был подорван по-прежнему лишь с одной стороны.