Книга До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Семья, вот в чем горе-то. На ней они Тэма и схомутали. Охеренно очевидно. И с Элен то же самое, с тем, как они ее используют. Они, на хер, за все хватаются, друг, без колебаний. Лишь бы заставить тебя дрожать; дрожать и трястись, дрожать и трястись, в жопу. А тебе надо просто подумать, подумать, на хер, как из всего этого выбраться. Беда только в том, что большинство мудаков думать не умеет. В том числе и Сэмми, если честно, если уж начистоту. Ладно. Он врубает музыку, погромче, погромче. Старуха-соседка все едино глухая, а сосед наверху…

Мать-перемать. Трень-брень. Старушка бандана на голове. В них они и выступают, в банданах. Практичная вообще-то штука. Не только для концерта. Сэмми носил ее на работе, не дает поту заливать глаза и уши; когда-то была у него одна работенка – господи, много лет назад, но он хорошо ее помнит: на Хай-гейт-хилл, там, где живут люди с деньгами, совсем рядом с большим парком; они там в одном частном доме работали, ремонтировали его; в самый разгар лета, и у тебя еще вертелись в голове всякие фантазии насчет богатой молодой жены и рабочего, вообще-то ни хрена она была не молодая, но, правда, фигуристая, друг, что да, то да. Ну ладно. Хотя смешно вышло. У них отбойный молоток накрылся, а надо было уж десять минут как покончить с одной работенкой, ну и мастер, кретин этакий, распорядился, чтобы Сэмми и еще один там взялись за кувалду за кувалду и зубило. И прислал десятника, чтобы тот им показал, как это делается. Здоровенный такой каменюга посреди сада, с места не сдвинешь, так что надо его расколоть. Это все было после того, как он разошелся с женой, значит, годков ему было двадцать пять, двадцать шесть. Ну вот, значит, явился десятник, показывать. Смущенный такой, мудила, и неудивительно. Сэмми ему и говорит: Ты шутишь, на хер? Нет, не шутит. Смущается сильно, но ни хрена не шутит. Работа на двоих, Сэмми и еще один малый, один с кувалдой, другой с зубилом. Десятник хотел, чтобы они сами решили, кто за что возьмется, да хрен ему, с Сэмми и с тем, другим, этот номер у него не прошел, так что пришлось ему самому, самому пришлось выбирать. Кого же мне выбрать, кого же мне выбрать! Что касалось Сэмми, то ему было по херу, кого этот мудак выберет, потому как он уже решил, что делать этого не станет, ну его на хрен, друг, Сэмми просто ждал подходящего момента, чтобы сказать об этом. Да только ждал он слишком долго, потому что десятник успел проделать поганый трюк. Подходит он, значит, к тому малому и ощупывает его запястья, потом к Сэмми, то же самое, жмет большим пальцем на вены, на сухожилия, на косточки, жмет и растирает. Этак по-научному. Потом отступает на шаг, лицо такое серьезное, и говорит Сэмми, что это он будет махать кувалдой, а другой малый зубило держать. Такой у него был долбаный козырь в рукаве, ну и все, считай, он тебя сделал. Другому-то парню выбора не оставалось, приходилось браться за дело. Исусе-христе. Стоит, рожа вся красная. Ублюдок несчастный. Теперь черед был за Сэмми, его черед говорить. А он почему-то не мог. Стоял и чего-то ждал. Кабы ему зубило досталось, тогда ни хрена, он бы просто рассмеялся и ушел. Но ему же выпало кувалду держать. Десятник по-быстрому показал ему, что делать, потом тому, другому, и все, и нет его. Да только ты знал, что он за вами откуда-то подглядывает. Либо он, либо мастер. Хотя, может, и нет, может, они, сучары позорные, засели в конторе прораба и ждали, когда до них донесутся визги да вопли.

Так вот, размял он, значит, руки, пару раз замахнулся кувалдой, для практики, раздробил на земле несколько камушков. Ну а потом приступили, парень тот вытянулся во весь рост на земле, в рукавицах и запястья каким-то тряпьем обмотаны. Он не столько за свои долбаные руки боялся, сколько за долбаный котелок – плюс Сэмми же малость косил на один глаз, хотел он парню сказать, чтобы тот каску надел, да решил не волновать его лишнего. Вспомнил ты тут отважного валлийского шахтера, героя своей деревни, у них там шахту завалило, ну и вытащили его, значит, наружу – голова сплющена и ухо, как цветная капуста. Так или этак, на первых порах Сэмми все мазал, а если и попадал, то не туда, потому что малый этот от зубила руки отдергивал, ну а после дело пошло, и неплохо пошло, во всяком случае, по башке он парню ни разу не вмазал! Правда, и на каменюге ни одной вмятины не оставил, это был какой-то гребаный гранит. Такие вот дела.

А, ладно, не трагедия. Хорошего мало, но не трагедия. Хотя признать все-таки надо, хорошего определенно мало. Фактически хуже некуда. Сколько ты еще протянешь, ну, сколько?

Правда, ты еще способен ответить ударом на удар. Иногда даже против собственной воли. Особенно если вспылишь. Так что ты лучше следи за собой. Штука в том, что ты не всегда с этим справляешься. И хочешь, да не можешь.

и ни в чем, ну разве в смерти,

нет такой тоски и грусти,

как в воскресных тротуарах

еще сонных городов

Долбаная Англия, друг, вот куда он направится, точно; в какой-нибудь городишко вроде Маргита или Саутси – или в Скарборо, в засранный Борнмут. Христос всемогущий.

И ведь устал же охеренно, а заснуть не можешь. Он возвратился в постель.

И проснулся. Какой-то мудак хлопал крышкой почтовой прорези. Бывало, конечно, что он просыпался с утра пораньше, но это ж смешно, на хер, он вроде всего минут десять, как заснул, и сколько, кстати, времени-то, мать его, вот же ублюдки долбаные, Сэмми нащупал приемник, включил. Какой-то духовой оркестр наяривает. Значит, час совсем еще ранний, такой, когда по всей стране передают эту музыку, чтобы всякие мудаки шеметом выскакивали из кроватей, солдатскую музыку. Ладно. Вот опять, почтовая прорезь, друг, она самая. Ну не дают они тебе покоя, не дают, если бы только дали покой, так ни хрена, друг, никогда никакого гребаного покоя, одни заботы заботы заботы, всю долбаную жизнь сплошные заботы, друг. Они ж знают, что он здесь, щас начнут долбаную дверь выламывать. Он надел джинсы, носки, кроссовки, схватил табак, бумагу и зажигалку; деньги, нет, хрен с ними. Вот только третьего раза тебе не выдержать, третьего не выдержать, слишком поздно, исусе-христе, охрененно поздно, друг, для этих игр, для сраной борьбы, а придется бороться, на хер, биться с ублюдками, чтоб они сдохли, гребаная палка, где она, в жопу, друг, гребаная.

В прихожей, ну да. Где угодно. Вот она. Сэмми улыбается, покачивает головой, потом, выпуская воздух из легких, слышит хрип и сипение, кашляет; легкие, как всегда по утрам, забиты дерьмом; мокрота во рту, он ее сглатывает, так, хорошо. Сэмми подходит к двери. Вздыхает, набирает в грудь побольше воздуху и кричит: Кто там?

Это я!

Что?

Это я! Алли.

Исусе-христе, долбаный поверенный: тараторит чего-то сквозь почтовую щель, какой-то вздор, Сэмми ничего разобрать не может и прерывает его. Какого хрена тебе нужно? спрашивает он.

Нет, ты извини за беспокойство, но мне необходимо проверить пару моментов, а весь остальной день я буду занят. Это ненадолго, просто очень важно, всего минуту и займет.

Исусе-христе, друг, я решил, что гребаные фараоны приперлись! в такое время, на хер! ты охренел!

Да, извини, действительно, рано.