Книга Девушка с обложки - Мэри Каммингс

Был тут и еще один, весьма неприятный аспект: если бы спецслужбам стало известно, что в руководстве этого движения Халид играет не последнюю роль, ему бы грозил арест в США и в большинстве европейских стран.

Я не скажу, что он был моим любимым внуком или самым подающим надежды, но — он был моим внуком, и помочь ему я считал своим долгом. Кроме того, нельзя было забывать и об интересах семьи: ведь если мой близкий родственник будет арестован за принадлежность к террористической организации, это, несомненно, скажется на моей репутации в деловых кругах западного мира.

Решение было простым — Халид должен «погибнуть», желательно от рук террористов, что снимет с него подозрение в принадлежности к ним. Погибнуть — с тем, чтобы потом воскреснуть в другой стране, под новым именем и с новыми документами.

Я уже не помню, кто первый предложил разыграть захват моей яхты кажется, все-таки Халид. Но чем дальше, тем привлекательнее эта идея казалась и мне самому — на то были свои причины…

В старости человек часто начинает задумываться о том, как и зачем он жил, чем запомнится людям его имя. И мне захотелось часть моих денег (а я богат — очень богат, Клодин!) отдать тем, кто голодает, кто нуждается в лечении и в образовании — иными словами, пожертвовать некую сумму «Братьям Ислама». Ведь, повторяю, я в то время считал, что в отношении этой организации допущена вопиющая несправедливость, и искренне сочувствовал их целям. Но перевести деньги в открытую я теперь не мог, чтобы не быть обвиненным в финансировании терроризма.

Идея с захватом яхты решала все проблемы: Халид героически погибнет, вступившись за женщину, которую террористы подвергнут насилию, чтобы показать серьезность своих намерений. Кто после этого осудит меня, если я, не торгуясь и не споря, заплачу выкуп, чтобы избавить моих гостей от дальнейших страданий и спасти свою и их жизни?

Оставался неясным лишь один вопрос: кто будет эта женщина?

О том, чтобы посягнуть на жену одного из гостей, я отказывался даже думать — не говоря уж о законах шариата, мои моральные принципы делают такую идею неприемлемой. Значит, среди пассажиров должна была оказаться женщина незамужняя, достаточно респектабельная, чтобы я мог беззазорно включить ее в число гостей — и в то же время не невинная девушка, для которой бесчестье стало бы непоправимым несчастьем. Какая-нибудь актриса не слишком строгого поведения, или… или фотомодель.

Да, Клодин, наверное, вы уже все поняли. Моя вина перед вами куда больше, чем вы думали — ведь поначалу эта незавидная роль была уготована именно вам…

В оправдание могу сказать лишь одно — наверное, нет сейчас человека, который бы больше осуждал меня за те мысли и за все происшедшее впоследствии, нежели я сам. Но тогда мне быстро удалось успокоить свою совесть: да, неприятно, конечно, что придется так поступить с ни в чем не повинной женщиной, но на одной чаше весов — она одна, на другой же — сотни, тысячи нуждающихся людей, которым я смогу помочь! А кроме того, особа, которая на рекламных фотографиях не стесняется демонстрировать себя в полуобнаженном виде, да еще в объятиях мужчины — едва ли можно считать ее образцом нравственности. Нанять ее, заплатить; потом, после происшествия, добавить еще какую-то сумму в компенсацию, так сказать, морального ущерба — и, возможно, она останется даже довольна.

Но потом я познакомился с вами — и увидел перед собой очаровательную, доброжелательную и умную девушку, пытающуюся зачем-то играть роль недалекой любопытной глупышки, но совершенно не похожую на ту падкую на деньги особу без особых моральных устоев, образ которой рисовал себе в уме.

Более того — оказывается, был человек, с которым вы собирались связать свою судьбу, и глаза ваши при упоминании о нем трогательно теплели.

Словом, чем дальше — тем невыносимее была для меня мысль о том, что вас подвергнут столь жестокому испытанию, и я, именно я, буду тому виной!»

Клодин отложила в сторону очередной исписанный листок и чуть помедлила перед тем, как читать дальше.

На самом деле ей хотелось взять это письмо, бросить обратно в коробку и вынести — и выбросить, и никому про него не говорить, и сделать для самой себя вид, будто его и не было — чтобы не наворачивались сейчас на глаза злые слезы.

Все эти месяцы Клодин почти не вспоминала события на «Абейан» — может быть, сыграло свою роль сотрясение мозга, а может, как писали в каком-то журнале, подсознательное стремление побыстрее забыть все тяжелое и страшное — это особенность женской психики вообще.

Но шейха она порой вспоминала, и вспоминала с теплом и симпатией, как-то даже, поддавшись сентиментальному чувству, зашла в небольшой магазинчик восточных деликатесов и купила «рожки газели» — увы, оказалось, что они куда менее вкусны, чем те, которыми он ее угощал. Угощал и улыбался, и рассказывал какие-то восточные притчи, и говорил ей комплименты, и беспокоился, что у нее усталый вид…

А выходит, его доброта была добротой паука, заманивающего в свои сети доверчивую бабочку. И если бы он не передумал, то… Клодин даже мысленно страшно было произнести эти слова, а еще страшнее — представить себе, что бы с ней тогда сделали его приспешники, с его согласия и благословения!

Она все же взяла в руки следующий листок: стоит уж дочитать до конца…

«Я сказал Халиду, что передумал и хочу вывести вас из-под удара. Он резко возражал: операция началась, все продумано и согласовано — теперь нельзя давать обратный ход! Я настаивал — он сунул мне список пассажиров и заявил: «Что ж выбери другую сам!»

И я выбрал Дорну Тиркель, но при этом добавил, что хочу, чтобы изнасилование было убрано из «сценария». Пусть ее схватят, поведут; если будет сопротивляться — наградят парой тумаков. Она наверняка будет кричать и плакать… Халид может вступиться за нее и картинно «умереть» у всех на глазах. А ей после этого пусть дадут возможность вырваться — незачем доводить дело до конца, пассажиры и так будут достаточно напуганы.

Халид был зол, но в конце концов согласился. В то время я не знал, что за моей спиной он вынашивает свои планы и готовит предательство.

Остальному вы были свидетельницей.

Когда синьора Ласкони вдруг выскочила со своей истерикой насчет телефона, мне показалось, что ее послало само небо: теперь можно обойтись и без «участия» Дорны! Я велел Халиду действовать немедленно.

Его сообщник, одетый в маску, блестяще сыграл свою роль.

Я был рад: самое сложное позади! Еще один день — и все закончится, Халид со своими товарищами уплывет на катере, яхта же ненадолго задержится в Лиссабоне для расследования происшедшего — а я, пользуясь своим влиянием, постараюсь сократить это расследование до минимума — и, с теми из гостей, которые захотят продолжить круиз, поплывет дальше через Атлантику.

Когда Халид внезапно потребовал выкуп с пассажиров, для меня это было полнейшей неожиданностью. Я был в ужасе, пытался протестовать — он нагло заявил, что если я немедленно не замолчу, он расскажет всем, что я знал про это нападение и принимал участие в его подготовке. И я… да, я умолк, представив себе позор, который в этом случае обрушится на меня и на мою семью.