Книга Быть драконом - Андрей Стерхов

— Так и есть, — отозвался Тнельх. — Уводят драконы понемногу череду событий из этого плана бытия в тот, подталкивая историю к концу и освобождая место для новой истории.

— Где-то я это уже слышал. Борхес, кажется, писал где-то, что мир существует, чтобы однажды стать книгой.

— Это он Малларме цитировал. Но, вообще-то, это ещё до Малларме было сказано. Люди ведь тоже давно пишут свою книгу. Точнее — текст. Ещё точнее — мега-текст. Пишут без передыха. В последнее время — особо рьяно. Заметил, сколько кругом писателей развелось?

Трудно было не согласиться.

— Это да, — кивнул я. — И политики пишут, и спортсмены, и жёны мужей, и папины дочки — все пишут. Писателей — как собак нерезаных. Всё, как в старом анекдоте: «Сейчас в Тульской писательской организации двести членов, а до революции был один. Толстой».

Не меняя сумрачного выражения лица, онгхтон обронил:

— Смешно.

И потянулся к бокалу.

— Им-то, брат, для чего всё это? — смутившись оттого, что шутка не прошла, спросил я. — Про нас я понял, им — зачем?

— У людей свои проблемы. Решают.

Видя, что мне этого ответа недостаточно, что я жду объяснений, Тнельх справился:

— Слышал байку про обезьяну за печатной машинкой?

Я, разумеется, помнил, но уточнил:

— Это ты о той, где говорится, что если обезьяну не останавливать, то по теории вероятности она однажды напечатает «Я помню чудное мгновенье»?

— О той, о той, — закивал Тнельх. — Так вот. Насчёт чудного мгновения. Существует воззрение, которому лично я склонен верить, что все пишущие люди — это такая коллективная обезьяна, которая должна написать нечто такое, через что людям будет даровано Спасение. Быть может, это даже будет всего лишь одно слово, но такое, что все ахнут. Ахнут, опомнятся и вырвутся в едином порыве из бездны страданий. А кто именно напишет это слово — великий мастер или начинающий графоман, никому неведомо. Да, по сути, это всё равно. Но очевидно — чем больше пишущих, тем больше вероятность, что чудо свершится.

— В начале было Слово и в конце будет слово, — рассудил я. — Хотя и не верю я в чудеса, но пусть тогда пишут.

— Пусть. Они в своём праве.

Вновь наполнив бокалы, мы чокнулись и выпили за успех всех этих тщетных потуг. Почувствовав, что наступил момент, когда можно спросить о главном, я сказал:

— Ещё хотел об одном спросить, брат.

— Спрашивай, — разрешил Тнельх.

— Как у вас, у онг…

Что-то помешало мне произнести слово «онгхтон», я начал заново и политкорректно:

— Как у вас, обретших иные таланты…

Захмелевший Тнельх возмутился:

— Чего, брат, выделываешься? Онгхтон я. Онгхтоном и называй.

— Хорошо, — согласился я, — онгхтон так онгхтон. Скажи, онгхтон, как у вас, онгхтонов, обстоит дело с любовью?

— В принятом у людей смысле? — уточнил Тнельх, откинувшись на спинку стула.

— Ну да.

— Вот чего навалом, так уж этого. Хоть лопатой греби. Каждую весну — любовь-морковь и свист в ушах. Так уж наш мир устроен — всё компенсируется. Иногда с лихвой. Только ну его всё нафиг. Я все эти свои охи-вздохи готов отдать за одну Ночь Любви. А за Ночь Полёта ещё бы и приплатил.

— А какая она — любовь?

— Тебе химическую формулу или как?

— Или как.

— Смесь обожания, тоски и жалости в термоядерных пропорциях. Хочется разорвать грудь, спрятать любимого человечка себе под рёбра и никому не отдавать. И ещё — постоянно тянет смеяться и плакать. Одновременно — и смеяться, и плакать. Болезнь, короче. Порою, кстати, приводящая к летальному исходу. Вот такая она, любовь.

После этих его слов мы долго молчали, потом некоторое время обменивались какими-то незначительными фразами, перемежая их долгими паузами, которые становились всё длиннее и длиннее. Вскоре они стали длинными до неприличия. Не зная, чем таким ещё развеселить гостя, я стал поглядывать на часы, что не прошло мимо его внимания.

— Ты поезжай, брат, — сказал он. — У тебя дела, а мне торопиться некуда — рейс завтра в полдень. Посижу немного. Когда ещё доведётся такое увидеть.

И показал на запад, где солнце уже сползало за кардиограмму вершин, перемазав её во все оттенки красного.

— Ты уверен, брат, что хочешь остаться? — переспросил я. Подумал, вдруг не так понял. Пойдут потом слухи, что Инспекторов ни во что не ставим. Будет неудобно.

Но Тхельм замахал руками:

— Езжай-езжай, я на такси доберусь. Не ребёнок.

Было видно, что онгхтон действительно хочет остаться, хочет побыть на берегу великого Озера.

«Видимо на самом деле собрался тихо погрустить, топя прошлое в вине, а будущее — в закате, — подумалось мне. — В таком случае мешать не стоит».

Закинув в рот прощальную маслину, я положил под солонку деньги, встал из-за стола, крепко пожал протянутую руку и, не оглядываясь, направился к машине.

6

Мутузя за щекой оливковую косточку, я гнал сквозь навалившиеся сумерки на запах города и мучился вопросом, как теперь называть Ночь Знаний.

Исходя из того, что рассказал Тнельх, её теперь следовало называть как-то иначе. Старое моё представление о сути базового драконьего таинства оказалось ложным, а я не из тех, кому по барабану, что на клетке, по которой бродит африканский лев, висит табличка «буйвол».

Ничего оригинального на ум не приходило, решил остановиться на промежуточном варианте «Ночь Избавления от Знаний», а потом на свежую голову сочинить что-нибудь эдакое.

Пока же в голове была Хиросима.

Поведанное заезжим онгхтоном меня не то чтобы ошеломило (наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд научил меня, что всё самое главное буду узнавать постепенно и походя), но, скажем так, основательно взбудоражило.

Больше прочего смутил заложенный в ритуал физиологический аспект. Всегда считал: посещение Храма Книги — это есть инициированный грамотной медитацией полёт духа. Оказалось — не только. Оказалось, всё как у людей. У них ведь тоже многое завязано на организм. К примеру: с одной стороны Великий пост есть испытание духа, с другой — самоочищение от шлаков. Такое вот совмещение высоко с низменным.

Было-было отчего цокать языком и причитать: «Всё и вся в этом мире стремится казаться не тем, чем является на самом деле. Все и вся: и мысли, и ритуалы, и совы, и люди, и драконы. Неправильный мир. Ох, неправильный».

И почему-то в качестве иллюстрации столь безрадостного положения дел вспомнился мне, заядлому киноману, тот эпизод из фильма «Матрица», где хакер Нео вынимает дискету с программой взлома полицейского автомобильного блокиратора из тайника, устроенного в книге «Симулякры и симуляция».