Книга Речной король - Элис Хоффман

ЗЕЛЕНАЯ БЕСЕДКА

Жемчужное мартовское небо было источником бесконечных огорчений в Новой Англии. Мир был спрятан так долго, казалось даже, что лед никогда не растает. От одного лишь отсутствия ярких красок человек мог загрустить. Спустя некоторое время черные стволы деревьев под струями дождя уже вызывали приступы меланхолии. Клин гусей, летящий на фоне блеклого неба, мог заставить человека разрыдаться. Скоро начнется возрождение, клены снова покроются зеленью, малиновки опять будут скакать по лужайкам, но обо всем этом легко позабыть в дымном мартовском свете. Это было время отчаяния, и оно длилось четыре угрюмые недели, за этот период в домах жителей Хаддана случалось больше неприятностей, чем могли принести все бушующие над городом бури, вместе взятые.

В марте судья Обри разбирал больше дел о разводах и расстраивалось больше любовных романов. У мужчин обострялись все их вредные привычки, что обычно приводило к скандалам, женщины бывали так задерганы, что устраивали пожар в собственных домах, приготовляя бекон или утюжа скатерти. Больница в Гамильтоне каждый март была забита до отказа, зубная боль принимала характер эпидемии, и оба стоматолога из Гамильтона вынуждены были продлевать часы приема. В это время в Хаддан приезжало мало народу. Местные в основном утверждали, что лучшее время для посещения Хаддана — октябрь, когда вокруг все расцвечено удивительными красками, когда золотистые вязы и ржавые дубы пламенеют в ярком послеполуденном солнце. Хотя некоторые считали, что лучше всего здесь в мае, в чудесный зеленый месяц, когда расцветает сирень и все сады вдоль Мейн-стрит полны сахарно-розовых пионов и голландских тюльпанов.

Однако Маргарет Грей всегда приезжала в Хаддан в марте, несмотря на непредсказуемую погоду. Она приезжала двадцатого числа, в день рождения сына Фрэнка, прилетала утренним рейсом из Флориды и задерживалась на денек у Эйба. Отца Эйба, Эрнеста, можно было даже не уговаривать сопровождать ее, Маргарет и не надеялась, что муж сможет вынести визит на кладбище, точно так же, как не настаивала, чтобы Эйб встретил ее в аэропорту Бостона. Она села на поезд до Хаддана, по дороге рассматривая окрестности, которые некогда были ей так хорошо знакомы, сейчас же казались совершенно чужими. Стаи черных дроздов, которые возвращались как раз в это время года, знаменуя день рождения Фрэнка, стремительно пролетали по холодному бескрайнему небу.

Эйб встречал мать на станции Хаддана, как делал это каждый год. Но впервые он пришел рано, а поезд опоздал, задержанный под Гамильтоном коровой, вышедшей на пути.

— Ты вовремя, — заметила Маргарет, когда Эйб подошел обнять мать и забрать у нее чемодан: он славился своей способностью опаздывать на эти их встречи, его вечно задерживало траурное настроение, неизменно сопутствовавшее этому дню.

— Я же теперь безработный, — напомнил он матери. — В моем распоряжении все время на свете.

— Узнаю эту машину, — сказала Маргарет, когда Эйб подвел ее к «крузеру» Райта. — Ездить на ней было небезопасно еще двадцать лет назад.

Она заехали в «Счастье цветовода», Этти Нельсон обняла старую подругу и сказала Маргарет, как она завидует всем, кто живет во Флориде, где уже наступило лето, а здесь, в Хаддане, они до сих пор вынуждены страдать от кошмарной мокрой погоды. Эйб с матерью купили одинокий букет нарциссов, какой они покупали всегда, хотя Маргарет задержалась полюбоваться гирляндами Этти.

— Многие дают на этих венках обеты, — сказала Маргарет о гирляндах. Некоторые из них были из самшита и жасмина, некоторые из сосновых ветвей или гортензий, перевязанных небесно-голубыми лентами. — Когда сынок Луизы Джереми, Эй-Джей, едва не умер от пневмонии в детстве, Луиза каждый день ходила на кладбище Хаддан-скул. На шее ягненка висело столько гирлянд, что его можно было принять за рождественскую елку. Но, видимо, это помогло, Эй-Джей вырос крепким и здоровым.

— Ну, не знаю, как там насчет здоровья, — сказал Эйб, поблагодарив Этти и расплатившись за цветы. — Он дебошир и пьяница, но, наверное, ты права. Он совершенно точно жив.

Фрэнк был похоронен в новой части церковного кладбища… Каждый сентябрь Эйб ставил хризантемы у подножия памятника, а весной приходил пропалывать сорняки вокруг кустов азалий, которые Маргарет посадила в первый год, когда каждый день нес с собой боль, как будто солнечный свет, и воздух, и само время были орудиями, пронзающими сердце. Сегодня, когда он глядел, как мать кладет на могилу нарциссы, Эйб поразился, как мало прожил Фрэнк на земле, каких-то семнадцать лет. У Эйба мог бы быть сын такого же возраста, если бы он сумел остепениться.

— Я должна была догадаться, что происходит, — сказала Маргарет, вставая рядом с Эйбом. — Все признаки были налицо. Нам казалось, это хорошо, что он избегает общества других людей. Он ведь так старательно учился, получал хорошие оценки.

Родители Эйба, как ему казалось, оба считали, что произошедшее в тот день было несчастным случаем: мальчик не нашел ничего лучшего, как поиграть с ружьем, один-единственный миг невезения. Но очевидно, Маргарет пришла к убеждению, что это произошло не случайно, а может быть, ей просто не хватало смелости высказать это вслух раньше.

— Когда оглядываешься назад, все кажется бесспорным свидетельством, но это вовсе не значит, что так оно и есть, — сказал матери Эйб. — Он ел на завтрак гренки в молоке, он мыл машину, он надел белую рубашку. Разве это что-нибудь доказывает?

— Ему исполнилось бы сегодня тридцать девять. Столько же, сколько Эй-Джею Джереми. Они оба родились за день до начала весны, — сказала Маргарет. — В то утро я почувствовала что-то неладное, потому что он меня поцеловал, просто так. Он положил руки мне на плечи и поцеловал. Он даже в детстве не любил обниматься. В этом смысле Фрэнк был не как все. Он всегда шел своим путем. Я должна была понять, что что-то происходит. Целоваться было не в его привычках.

Эйб наклонился, чтобы поцеловать мать в щеку.

— Это нормально для тебя, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами.

Бывают тайны, которые люди хранят для собственной выгоды, а бывают тайны, которые берегут, чтобы защитить других, но большинство тайн проистекает из сочетания обоих соображений. Все эти годы Эйб молчал о той услуге, которую оказал брату. Он держал слово, точно так же, как держал его в тот жаркий летний день. Фрэнк столь редко проявлял к Эйбу интерес, так неохотно включал его в свою жизнь, как же Эйб мог отказать ему в чем-то, что ему вдруг потребовалось?

— Я ходил с ним, чтобы достать ружье. — Это Эйб хотел сказать матери с того самого жаркого дня, но слова застревали в горле, как будто каждое из них было из острого стекла, готового врезаться в плоть от малейшего движения. Даже сейчас Эйб не смел поднять на Маргарет глаза. Он не смог бы вынести ее отчужденный взгляд, который представлялся ему с момента гибели Фрэнка. — Он сказал, хочет пострелять по мишеням. И я сделал это для него. Я залез в окно и достал ружье.

Рот Маргарет был сжат в узкую полоску, когда она выслушивала его слова.

— Он плохо поступил.