Книга Другая половина мира - Михаил Ахманов

Упряжка его погибла вместе с колесницей: пегой бык был разорван в кровавые клочья, а бурый, распопосованный чем-то острым от горла до грудины, уже не мог ни реветь, ни мычать, а только глядел на хозяина полными муки глазами. Грхаб, склонившись над ним, запустил в рану пальцы, вытащил изогнутый осколок железа, поглядел на него и хмыкнул. Затем нож сеннамита поднялся и опустился, и глаза быка померкли.

— Говорил я тебе, паренек: если ты один в хогане, садись лицом к входу, а если ты на людях, глаз с них не спускай! Смотри, кто как повернулся да почесался, под одежду полез или у пояса начал шарить… Вовремя врага разглядишь, дольше проживешь!

Дженнак с виноватым видом коснулся виска; опять он был пареньком, а не баламом. Верный знак того, что учитель недоволен! Да и то сказать: глядел он на свою упряжку, на площадь и харчевню, а не видел ничего. И не заметил, кого вынесло на причал, кто приблизился к кораблю и что бросил… Прав наставник: вовремя врага разглядишь, дольше проживешь! А жить Дженнаку хотелось долго.

Покончив с быком и с поучениями, Грхаб направился к человеку, распростертому на земле в десяти шагах от столба. Тот лежал, откинувшись на спину, согнув колени и выбросив руки над головой, будто собирался в последнем усилии метнуть что-то тяжелое; и, приглядевшись к его напряженной позе, Дженнак решил, что учитель со своим метательным ножом отнюдь не поспешил. Еще один вздох, и нападающий был бы у столба; а там его странный снаряд полетел бы прямиком на корабль, на стрелковый помост, превратив в кровавое месиво и кейтабского тидама, и одиссарского наследника, и его телохранителя…

Что ж, обошлось! На сей раз боги предупредили об опасности не его, Дженнака, а Грхаба, но — обошлось… Быть может, Грхаб и не нуждался в божественном предупреждении? Ведь он всегда был начеку и в пустом хогане не показывал спину дверной завесе.

От водоема набегала возбужденная толпа, и мысли Дженнака переключились на иное. Шагнув к людям, он выпрямился во весь рост, затем принял позу власти: руки скрещены на груди, ноги расставлены, голова гордо откинута. Зеленые глаза его потемнели, пухловатые юношеские губы сделались твердыми; белые перья трепетали над ним соколиными крыльями.

— Наследник! — послышалось в толпе. — Светлорожденный!

Кто-то откликнулся:

— Его хотели убить! Стражи! Где судьи и стражи?

— Это кейтабцы! Псы, дети псов!

— Покусились на потомка сагамора! На сына чака! Изранили его!

— Провонявшие рыбьи потроха! Моча койота! В Дом Страданий их! В пруд с кайманами!

— Глядите на столб! Столб с ликами Сеннама! Сожжен! И сейчас упадет!

— Святотатство!

— Кейтабские ублюдки! Обезьяны с ядом во ртах!

Среди толпы насчитывалось немало островитян, из кораблей О’Каймора, и с других кейтабских судов, и чувствовали они себя с каждым мгновением все неуютней. Хайанцы еще не разразились кличем «бей!», но было до того три вздоха; никто не глядел на мертвеца, над коим склонился Грхаб, никто не собирался выяснять, кейтабец он или нет, никто не взывал к справедливости Арсолана. Людей обуяло бешенство; с особенной яростью вопили гости из восточных городов, ибо их счет к разбойникам-островитянам был долгим, большим и кровавым. Дженнак, не дожидаясь, пока в ход пойдут ножи и палицы, шагнул к разгоряченному народу, повелительно выбросив руки вверх. Толпа смолкла.

— Я жив! — Его сильный голос раскатился над площадью и, отразившись от склонов насыпей, рухнул вниз, на замерших в ожидании людей. — Во имя Шестерых, успокойтесь! Я жив и цел, а ранен знатный человек с Кайбы, гость сагамора, моего отца! И я повелеваю: уберите оружие, умерьте неправедный гнев и вспомните о справедливости. Ибо сказано в Чилам Баль: если страдает невинный, кровь его падет на голову мучителя. А потому вернитесь на циновки трапез, люди Пяти Племен, наполните чаши свои вином, ешьте и пейте. И помните: тень истины длинна, тень лжи коротка, но лишь способный измерить их отличит одну от другой. Хайя! Я сказал!

Он опустил руки, и люди, пряча глаза, начали расходиться. То был горячий, но добрый народ, его одиссарцы, коих мудрая речь и слова из Священных Книг вразумляли лучше, чем палки стражей. Стражи, кстати, уже появились, числом не менее трех десятков, но, завидев белые перья наследника, встали в ряд, сунули палки за пояса, а ладони почтительно сложили перед грудью. Мол, только кивни, владыка, — прибежим!

Но Дженнак не кивнул, а повернулся к Грхабу, ворочавшему мертвеца и шарившему у него под накидкой. Лицо покойника было узким и смуглым, со впалыми висками и щеками, меж которых орлиным клювом торчал крючковатый нос; тело — сухое и жилистое, словно перевитое под кожей сизалевыми веревками, глаза — темнее Чак Мооль. На его груди алела татуировка, оскалившийся ягуар, однако рассмотреть ее в подробностях Дженнаку не удалось, так как изображение было залито кровью — метательный нож рассек смуглокожему горло. Грхаб вытащил его, обтер лезвие о накидку мертвеца и угрюмо буркнул:

— Атлиец! И метнул он в тебя громовой шар. Сидел в харчевне, ждал, потом поднялся — и к кораблю! Шел словно кошка к мыши… а мышь тянула вино с кейтабской черепахой! — Наставник неодобрительно покачал головой и прибавил: — Будь кошкой, парень, а не глупой мышью. И знай: не всякая смерть висит на кончике меча, как было с тем тайонельцем и с тем пожирателем грязи из Фираты. Бывает, смерть крадется тихими шагами, а потом… — Он бросил взгляд на перекошенный столб с ликами Сеннама, на мертвых быков и проворчал: — Нечестивое оружие, прокляни меня Хардар! Для руки убийцы, а не для воина!

— Я понял, учитель, — Дженнак склонил голову и постарался изгнать видение толстощекого лица Фарассы с насмешливой ухмылкой на губах. Боги снова говорили с ним — правда, чуть-чуть запоздав.

Подошел О’Каймор, опиравшийся на плечо Челери, — старик был не только навигатором, но и неплохим лекарем. Во всяком случае, бок О’Каймора уже прикрывала повязка из мягкого полотна, а вместо порванного и прожженного шилака на него натянули кейтабскую юбку из рыбьей кожи. Держался тидам бодро, и шли за ним полтора десятка коренастых молодцов, обвешанных оружием и возглавляемых Хомдой.

Пнув труп ногой, О’Каймор покосился на возбужденно гудевшую харчевню.

— Атлиец! Ну, с ними у меня давняя любовь, как у акулы с тунцом! А чего хотели эти черепашьи обглодыши?

— Пустить тебе кровь, тидам. Решили, что громовой шаp бросил кейтабец.

— Ну, а ты?

— Я повелел им резать ножами печеную рыбу, а не людей.

— Хмм… И они послушались?

Дженнак пожал плечами:

— Как видишь. Разве я не их властитель? Разве чак, мой отец, не говорит моими устами?

— Чтоб меня сожгли молнии Паннар-Са! — пробормотал кейтабец, непроизвольно потирая бок и всматриваясь и лицо Дженнака. — Клянусь веслом и парусом! Великую власть ты имеешь над людьми, мой господин! Власть разума, а не силы! Ведь недаром говорят, что орел сильней кецаля, но властвует над птичьим племенем все-таки кецаль — ибо мудр он и прекрасен.