Книга Я и мое отражение - Карина Тихонова

Я с замиранием сердца взялась за ручку двери и потянула ее на себя. Охранник дышал за моей спиной.

Я открыла дверь, тюремщик сделал попытку сунуть в нее свою морду. Но тут из дамской комнаты понесся такой многоголосый визг, что он мгновенно отшатнулся назад к стене.

– Что, получил? – спросила я злорадно. И добавила:

– Извращенец!

Проходившая мимо уборщица бросила на нас внимательный взгляд: сначала на меня, потом на мордоворота. Если бы он знал слово «конфуз», то я бы могла сказать, что он сконфузился. Несильно. Слегка.

– Присмотрите за ним, – попросила я уборщицу. – Этот придурок любит заглядывать в женские туалеты.

– Может, охрану позвать? – отозвалась она деловито.

Я отмахнулась.

– Да нет! Он не опасен! Подсматривает, и все!

Уборщица еще раз оглядела моего цербера с брезгливым неодобрением.

– Я не подсматриваю! – рявкнул цербер, выведенный из себя. – Я проверяю!

– Чего это ты проверяешь в женском туалете? – вступила в беседу уборщица. – Иди вон в мужском проверяй! Проверяльщик нашелся!

Я воспользовалась неожиданным прикрытием и юркнула в уборную.

Сегодня здесь был полный аншлаг.

В углу возле сушилки три малолетки дымили сигаретами. Две девицы стояли возле зеркала и синхронно поправляли макияж. Две кабинки были свободны, двери остальных заперты.

Я быстро оглядела дамское собрание. Никого похожего на Женю.

Господи, что же это? Неужели она забыла? Не может быть!

А если она заболела? Чем? Не приведи господь, начался очередной наркотический «запой». Правда, вчера она не произвела на меня впечатления закоренелой наркоманки. Хотя, можно подумать, я в своей жизни часто встречала наркоманок, да еще и закоренелых.

Да я этих наркоманок в глаза не видела! Как и этих проклятых наркотиков!

– Девушка, вы идете? – спросил меня нетерпеливый голос сзади.

Я обернулась и увидела высокую девушку с короткой стрижкой. На носу у девушки красовались очки в тяжелой роговой оправе, крупные зубы были стянуты уродливыми скобками. Одета девушка была в толстовку и черные облегающие джинсы, из-под которых торчали квадратные носки грубых, почти мужских ботинок.

– Куда? – не поняла я.

– Туда, – ответила девушка и кивнула на единственную открытую дверь кабинки. – Я за вами стою!

И она вдруг подмигнула мне правым глазом. Я чуть не подавилась.

– Женя?! – прошептала я.

– Иди, – шепотом велела мне она. И я покорно потопала в кабину.

Закрыла дверь, нагнулась, выискивая ноги в черных облегающих джинсах и тупоносых ботинках. Ноги немного помаячили возле моей дверцы, потом щелкнул шпингалет в соседней кабинке, и ноги прошествовали туда.

Женя была рядом.

Рядом-то рядом, только мне от этого не легче. Как, спрашивается, мы будем общаться при таком скоплении народа? Да еще гул стоит такой, что шепотом не пообщаешься!

Но не успела я это подумать, как из-под соседней стенки, не соприкасающейся с полом, высунулась рука. Рука держала несколько листов, исписанных мелким убористым почерком.

Я поняла, что это написано для меня, и схватила листы.

– Спрячь хорошо, – сказала Женя, почти не понижая голос. – Как прочтешь, сразу уничтожь.

– Да, – ответила я коротко.

Щелкнул шпингалет, я увидела тупоносые ботинки, направившиеся к умывальнику.

Куда бы мне это спрятать? Я оглядела свою одежду как бы со стороны.

Пачка листов довольно плотная. В карман такую не спрячешь. За пазуху? Тоже не очень удобно. Во-первых, бумага жесткая, будет больно. А во-вторых, стопка внушительная. При моем нулевом размере резкое увеличение бюста не может пройти незамеченным. Тем более, для тренированного мужского взгляда.

Черт! Зачем я нацепила облегающую водолазку?!

Оставалось только одно место. Я расстегнула джинсы, аккуратно сложила пачку листов вчетверо и сунула ее в трусики.

Так я обычно прячу деньги, когда еду куда-то в поезде. И ни разу еще меня не обокрали. Будем надеяться, что и на этот раз не обокрадут.

Я провела рукой по животу и чуть ниже. Бумага отчетливо хрустнула. Ничего. В этом заведении царит такой грохот, что вряд ли кто-то услышит.

Я еще раз поправила джинсы, открыла шпингалет и вышла наружу.

– Воду надо за собой спускать, – сказала девчонка, стоявшая в очереди.

– Ой! Простите! – спохватилась я.

Вернулась назад и нажала на головку бачка.

Вышла и подумала про себя: «Вот на таких мелочах разведчики и попадаются!»

Подошла к умывальнику, вымыла руки. Мои глаза обшаривали отражение в зеркальной стенке: выпирает стопка листов или нет?

Листы не выпирали, зато ходить сразу стало неудобно. Господи, раньше дамы носили специальные корсеты, нижний мыс которых доставал до… кхм… Ну, в общем, туда же, куда доставали края бумаги, спрятанной в мои трусики. Бедные женщины! Теперь я понимаю, почему они так отчаянно семенили!

Я высушила руки и направилась к выходу, стараясь идти широким строевым шагом.

Вышла в коридор, нашла взглядом своего цербера и скомандовала пьяным голосом:

– Пошли веселиться дальше!

– Может, домой поедешь? – хмуро предложил охранник.

– Еще чего! – гаркнула я. – Хочу веселиться! До упора!

А про себя с тоской подумала, что больше всего мне хотелось бы сейчас оказаться за закрытой дверью ванной комнаты. Бумажные углы страшно натирали мне… кхм… Как бы это сказать…

В общем, вы поняли.

Несмотря на неудобство, которое мне доставляла бумажная пачка в джинсах, я пробыла в «Зеленом апельсине» еще очень долго. Пару раз вышла танцевать (причем следом за мной неотвратимо следовал тюремщик).

Выпила еще пару бокалов виски. В целом назюзюкалась до поросячьего визга.

Домой мы ехали долго, останавливаясь через каждые пятьдесят метров, потому что меня ужасно тошнило. Тошнило по-настоящему, не притворно. Когда мы, наконец, доехали до дома, то из машины меня вытащили буквально за шкирку. В этот момент я испытала нечто вроде благодарности к моим мордоворотам.

Вот и они на что-то сгодились.

Дворецкий открыл дверь, сохраняя на лице обычное корректное выражение. Правда, его каменные лицевые мышцы слегка дрогнули, когда он увидел меня, повисшей на руках охранников, но он тут же взял себя в руки.

– Вам помочь? – спросил он вежливо.

– Сами справимся, – ответил охранник.

Телохранители втащили меня вверх по лестнице, не скрывая отвращения, которое обычно вызывает у трезвых мужчин пьяная баба.