Книга Наледь - Алла Дымовская

Обе версии Яромира, однако, оказались несостоятельными. То есть, в пределах закрепленного за ним частного владения Ермолаев-Белецкий присутствовал, но не возился ни с лавром, ни с чернильной работой, а напротив, предавался отдыху в компании как раз с главным редактором Месопотамским.

Когда Яромир без спросу и без стука — ему теперь это было позволено — вступил внутрь веранды-кухни, отдых претерпевал стадию самого своего разгара. На столе раскинулись вольно по газетным листам варенная в мундирах, почерневшая мерзлая картошка и нарезанная грубыми ломтями синюшная селедка, перемежавшаяся золотистыми пятнами мелких луковых колечек. В лубяном кузовке с откинутой крышкой искрилась крупными кристаллами поваренная соль, а в самом центре на почетном месте подтекала мутной сивушной слезой бутылка с водкой-экстра из запасов Луки Раблезиановича — та еще отрава, иначе и не скажешь.

— Хлеб да соль, — поприветствовал хозяев застолья Яромир. — Прощения прошу за внезапный визит. Незваный гость хуже… — Тут он замешкался, поминать татарина, в свете сегодняшней заботы Басурманина, показалось ему непорядочным.

— Хуже палача на исповеди, — подсказал ему Митенька и широким гостеприимным жестом выудил из полной раковины стакан, посмотрел, неодобрительно шевеля усами, на свет, хмыкнул: — Присаживайтесь к угощению, будем рады.

Евграф Павлович, в противоположность приятелю, никакой особенной радости не высказал, с сомнением покосился на полупустую бутылку. Не тут-то было, Яромир знал, куда шел! Немедленно из карманов его меховой куртки на белый свет были явлены щедрый кусок телячьей колбасы и не менее щедрые ноль-семьдесят пять любезного его сердцу крымского марочного портвейна. Зря, что ли, сделал он крюк, заглянув к Фиме Степанчикову, а уж портвейн выдала Нюшка под самое честное слово к вечеру не напиться вдрызг.

— Градус понижать не к добру, — прокомментировал явление портвейна редактор Месопотамский, облизывая с плотоядным предвкушением потрескавшиеся губы. — С другой стороны, мешать еще хуже выйдет. Поэтому предлагаю сперва покончить с начатым, а после уже и заполировать.

Митенька, нарезавший в этот момент зазубренным истонченным ножом привнесенную в общий котел «телячью особую», согласно кивнул.

— Вы не беспокойтесь, на водку я не претендую. В буфете станционном с утра повстречался мне Мурза. С можжевеловкой. А дальше — вы сами понимаете. Насилу в чувство пришел. Так что лучше я портвейн подожду. — Яромир скромно подсел к столу, от селедки и картофеля в мундире не отказался, хотя более уместным подношением сейчас для него вышла бы хорошая доза обыкновенного аспирина.

Разговор шел необязательный и «проходной». Как это бывает, когда есть о чем насущном порассуждать, но рассуждения сии могут с ненарочной обидой затронуть кого-то из присутствующих, в данном случае персону господина сторожа. Происшествие в «Эрмитаже» не давало покоя особенно Евграфу Павловичу, но расспрашивать о подробностях Яромира он не решался, то ли опасаясь навести на болезненные воспоминания, то ли, наоборот, выслушать нелицеприятные замечания в адрес отсутствовавших и неучаствовавших. Когда дело дошло наконец и до крымского марочного, Яромир приступил к делу, ради которого и осмелился побеспокоить своего ученого соседа.

— Отбываю я завтра, рано поутру, — сказал он и замолчал, выжидая, какой эффект произведут на застольников его слова.

Эффект получился подобен внезапному разрыву емкости с перестоявшей брагой. Одновременно мгновенный испуг и непонимание свершившегося события, сменяющиеся секунду спустя досадой на напрасный расход драгоценной жидкости и невольным восхищением от ее бесспорного хмельного качества.

— Что вы? Зачем вы? Отчего вы? — Отрывистые эти вопросы вылетали очередью из уст Месопотамского, будто свинцовые пули на скором расстреле без приговора. — Как же это? Почему же это? Из-за чего же это?

— В каком направлении изволите отбывать? — нарочито спокойно спросил господина сторожа Митенька, видно было — с трудом сдерживаясь, чтобы не предаться вслед за приятелем бессмысленной череде выкриков. Тем не менее в любопытстве его как раз содержался самый важный для Яромира смысл.

— В Армавир. Зачем и для чего — догадайтесь сами, — коротко ответил господин сторож, сочтя подробности излишними.

— И гадать нечего. В этом направлении путешествуют по единственной нужде. Вам понадобился Игорь Иванович Канцуров, — категоричным тоном произнес Митенька.

Опять всполошился утихомирившийся было редактор Месопотамский:

— Как Канцуров? Зачем Канцуров? Откуда Канцуров?

— Вы, уважаемый Евграф Павлович, погодите, — осадил его, впрочем вежливо, Ермолаев-Белецкий. — Господин сторож не просто так сюда пришел. И явно не за советом. Правильно я представляю обстоятельства вашего дела?

— Правильно. Я самостоятельно все решил. А к вам, Дмитрий Федорович, есть у меня просьба. Странная, и может случиться, что и небезопасная. Но более обратиться мне не к кому. Не к кому, в том смысле, что единственно вам я доверяю. — Яромир хотел уже изложить существо прошения, но его вновь перебил главный редактор и ответственный секретарь.

— Отчего же другие-прочие не удостоились вашего доверия? — с едкой обидой скривился Месопотамский, демонстративно отодвинув от себя портвейн.

— Оттого, что сами вы первый от моего доверия и откажетесь, когда услышите, в чем конкретно оно заключается, — без всякого неудовольствия отозвался Яромир, придвинув обратно к редактору распечатанную бутылку. — Просьба моя такова: присмотреть за вверенным мне заводом, в частности за его обитателями — Хануманом и… еще кое за кем. Или за чем.

Евграф Павлович, едва прозвучали последние слова, сразу неловко съежился на стуле и попытался отодвинуться подальше от Яромира, на всякий случай ухватив со стола тараканьими ручонками пустую водочную бутыль, как некий оборонительный предмет:

— Чур меня, чур! Увольте, я лично на завод более ни ногой! Ох, что же я такое говорю?! Вы же не меня просите! Слава богу! — Месопотамский перекрестился бутылью на пыльный дальний угол, спустя мгновение одумался, отечные щеки его зарделись пунцовой краской стыда. — Поймите правильно старика. Я как представлю, что вновь под черную эту арку… Дрожь берет.

— Прощать мне вам нечего. Совершенно, — успокоил страдальца Яромир и тотчас вновь обратился к Митеньке: — Каков же будет ваш ответ? Ввиду экстренности ситуации, лишнего времени на раздумье дать не могу, за что и приношу извинения. Хотя требовать от вас решения с моей стороны наглость неслыханная.

Ермолаев-Белецкий глядел угрюмо в пол. Усы его, знатные и чувственные, более не шевелились, напротив, застыли грозовой массой, будто у каменного изваяния. В кухне повисла прозрачная, пустая тишина вселенской бездны, лишь громко и настойчиво тикал старенький будильник, словно отсчитывал секунды, оставшиеся до сотворения вещественного мира. Наконец, спустя черт его знает сколько мгновений, почтмейстер произнес слова:

— В одном я с вами согласен — наглость и в самом деле неслыханная. В данном случае оттого, что вы создали для меня неумышленно этакие моральные «вилы». Отказаться с любым мотивом — непримиримо для моего достоинства. Согласиться — значит пойти на поводу обстоятельств, к коим я твердо предопределил себе не иметь ни малейшего отношения. С детства ненавижу ходить в псевдогероях, и тем более в подручных у оных.