Книга Жизнь во время войны - Люциус Шепард

– Не очень.

– Напротив гражданского там есть маленький военный аэропорт, в нем и был кабинет. Целое утро я сидела в приемной вместе с его адъютантом и разглядывала стены. Около полудня адъютант принес мне сэндвич и бутылку содовой. Я съела все это и опять стала ждать. В голову пришло, что, может, майору просто понадобилось, чтобы в приемной сидела симпатичная девушка. Потом часа в два он появился в дверях и сказал: «Дебора, ты мне нужна». Как будто я его секретарша и он собирается мне что-то диктовать. Я вошла в кабинет, и он приказал мне снять трусы. Все так же вежливо. С улыбкой. Мне стало страшно, но говорю же, я была готова ко всему, а потому сделала, как он сказал. Он велел мне встать на четвереньки рядом со столом. Я встала. Кажется, выкатилась пара слезинок, но я справилась. Он достал из ящика тюбик, крем, что ли, и... смазал, в общем. Это было хуже всего. Потом спустил штаны и вошел в меня сзади, как ты...

– Прости, – сказал Минголла. – Я не знал...

– Нет, нет! – Дебора замахала руками, нашла его лицо, сжала. – Иногда мне хочется, чтобы ты так делал, но... – Она опять вздохнула. – Лучше я расскажу до конца.

– Хорошо.

– Я думала, он будет груб. Не знаю почему. Наверное, решила, что он так хорошо со мной обращался только для того, чтобы одурачить, а потом застать врасплох. Но ничего подобного. Долгое время он вообще не двигался. Просто стоял на коленях и держал меня за бедра. На столе у него была бутылка виски, и через пару минут он к ней приложился. Затем подвигался, но всего несколько раз. Опять выпил, опять подвигался. И так примерно полчаса. Потом кто-то постучал. Майор крикнул, чтобы заходили. Это был другой офицер. Он посмотрел на меня, но, кажется, ничуть не удивился. А после вообще не обращал внимания, они говорили с майором о делах. Что-то там про расписание, и он ушел. Так продолжалось всю вторую половину дня. Майор прикладывался, пару раз двигался, занимался делами. В конце дня он вытащил член и занялся мастурбацией. Не сказал, чтобы я смотрела, ему вообще было все равно, чем я занята. Кончил и вытер тряпкой. Отвез меня домой и в этот вечер опять вел себя так, словно я у него в гостях.

Минголла положил голову Деборе на плечо, ему очень хотелось избавить ее от этих воспоминаний.

– То же происходило каждый рабочий день, – продолжала она. – Сначала я чуть ли не радовалась, что он не делает мне ничего плохого, но скоро... не знаю, как объяснить это чувство. Унижение оттого, что я для него просто мебель. Вина, потому что все оказалось не так страшно. Ощущение, что я не человек. Иногда я становилась противна самой себе из-за того, что мне недостаточно противно, а иногда мне почти нравилось. Временами казалось, будто я освобождаюсь, что, когда он во мне, я улетаю в другую вселенную, что я невидимка, совсем другая и ни на кого не похожая. Потом я стала думать, что скоро ему надоем и он отправит меня обратно в тюрьму. Помню, однажды, когда я об этом подумала, то стала – как будто это нормальные отношения – что-то делать, как-то двигаться... ты понимаешь, чтобы ему было лучше. Но он не захотел. Отчитал меня, велел стоять спокойно, а не то он меня накажет. Мое отношение к нему постоянно менялось. Туда и обратно. В один день мне становилось противно и хотелось его убить. А на следующий я была благодарна, что он уберег меня от чего-то худшего. На самом деле я почти мечтала о его кабинете, только там я была уверена, что нужна ему. За ужином мы с интересом разговаривали, я дарила ему подарки. Иногда я почти любила его. По крайней мере, это было очень похоже на любовь. Наверное, поэтому он в конце концов меня и отпустил, моя привязанность ему только мешала. Я была сама не своя, думала, вот-вот сорвусь, и зачем-то стала рассказывать ему о своих чувствах. Как бы хотела расширить нашу связь. Кажется. Думала, вдруг ему будет интересно. Как исследователю, понимаешь. Обратит внимание на распад моей личности. Но ему было все равно. Бог знает, что ему вообще было интересно. Она надолго замолчала, и Минголла спросил, что было дальше.

– Однажды я ждала его утром, но вместо этого пришли два солдата. Они повезли меня из города на север в сторону Антигуа. Я была уверена, что меня убьют, а тело выбросят в ущелье. Но они просто-напросто высадили на обочине. Я растерялась, не знала, что делать. Ходила взад-вперед, смеялась и плакала. Даже не поняла, что это была остановка, пока не подъехал автобус. Я села в него... а что еще оставалось делать. С тех пор я этого майора не видела. Через два года, уже после терапии, попробовала его разыскать. Оказалось, он погиб. Покушение.

– Ты хотела его убить?

– Что-то в этом роде, но не только. Я хотела понять, почему он так со мной обращался... дело ведь не только в его пороках, не в них одних. Сама не знаю, что бы я с ним сделала. Может, и убила бы... не знаю.

Мотор сбавил обороты, и стало слышно, как вокруг «Энсорселиты» плещется вода; Минголла был рад этому звуку – такое неожиданное вторжение позволяло молчать. Время шло, но они не говорили ни слова, только касались друг друга. Дебора дышала глубоко и ровно. Затем сказала:

– Давай трахаться.

– Я думал, ты спишь.

– Я спала... но мне приснилось, что мы трахаемся.

– А ты опять не заснешь?

– Не знаю. Попробовать-то можно.

Он притянул ее к себе, поцеловал. Сперва она отвечала нерешительно, видимо хотела увериться, что не боится воспоминаний. Вскоре, однако, отдалась ласкам. Но когда он вошел, она замерла неподвижно, и Минголла остановился.

– Я хочу, чтобы ты кончил, – сказала она.

– Ты же почти спишь.

– Нет, мне хорошо. Иногда лучше, когда не шевелюсь. Мне нравится.

Вопреки логике, он чувствовал, что улетает, отдаляется от Деборы, объяснить это было трудно, и Минголла встревожился, однако тревога улетучилась, стоило ему услышать в сознании Деборин голос.

Она уснула, и Минголла перевернулся на спину, прислушался к шуму мотора. Что-то его беспокоило, и он понял, что по-прежнему где-то далеко. Минголла знал, что надо всего лишь повернуться, обнять ее и все опять станет уютно и мирно. Но, зная это, он не шевелился. В голове вертелась мысль о том, что он как-то неправильно понимает эту женщину. Она его тоже. Они словно уворачивались друг от друга, и вся их честность – все эти внезапные исповеди и откровения – были просто дымовой завесой. Не то чтобы они лгали, скорее оформляли свои признания столь театрально, что те становились недоправдой, покровом истины, которую они не понимали сами. Так и есть, решил Минголла. Они слишком мало понимают самих себя, чтобы быть честными... а еще боятся понять. Самопознание – вещь не из приятных. Оглядываешься меньше чем на неделю назад и видишь, каким ты был идиотом. Например, в «Изумруде». Корчил из себя сперва дуболомного кретина, а потом помирающего от любви мудака. Хреново, кстати, корчил. И одному богу известно, какого идиота он корчит из себя сейчас. Минголла повернулся на бок, спиной к Деборе. Скорее всего, их проблемы начались еще с первой встречи – он почти всегда мог их отбросить, но что-то постоянно всплывало на поверхность, постоянно будило сомнения. Минголла вздохнул, вздох совпал с огромной волной, поднявшей «Энсорселиту» вверх, и на миг Минголла почувствовал, как это слияние волны и вздоха несет их по неподвластной гравитации дуге – изогнувшись над Панамой, она упирается в темную страну, где их ждут фигуры в балахонах и с горящими глазами. Он снова перевернулся на спину, Дебора пошевелилась и что-то пробормотала. Он хотел додумать, но мысль вдруг показалась ничтожной. Все ничтожно, и все не стоит ни гроша. Он еще долго лежал без сна, но так и не нашел ничего стоящего, о чем имело смысл думать.