Книга Тихий сон смерти - Кит МакКарти

— Так вы утверждаете, что в нашем деле проблем нет?

Хартман затравленно посмотрел на Розенталя, стараясь понять, вызван его вопрос лишь подозрениями или же его собеседник что-то знает. Однако лицо Розенталя не выражало ровным счетом ничего.

— Никаких, совершенно никаких, — промямлил Хартман. Ему показалось, что его слова прозвучали довольно убедительно.

Розенталь моментально расплылся в улыбке и выпрямился, отчего ужас, сковавший Хартмана, начал понемногу отступать.

— Хорошо, просто замечательно! — произнес Розенталь, после чего добавил уже менее дружелюбным тоном: — Но вы все-таки заставили меня поволноваться.

Наступила очередь улыбнуться Хартману. К улыбке он присовокупил:

— Все идет прекрасно. Никаких поводов для беспокойства.

— Великолепно!

Вдруг дружеская улыбка резко сползла с губ Розенталя. Две — всего лишь две — секунды, превратившиеся для Хартмана в вечность, он пристально смотрел на патологоанатома матово-голубыми, с затаившейся в их глубине смертью глазами, и тому показалось, что Розенталь знает все. Этот немигающий взгляд гипнотизировал Хартмана, словно вырывая его из окружающего мира, и профессор не понял, а скорее почувствовал всем своим существом, что он обречен.

Улыбка вернулась на лицо Розенталя так же внезапно, как и исчезла. Оба — и Хартман, и его незваный гость — облегченно вздохнули.

— Полагаю, все кончилось, — произнес Розенталь. — Теперь, думаю, все.

Не веря собственным ушам и все еще находясь во власти страха, Хартман послушно, словно китайский болванчик, закивал:

— Да, да.

— В таком случае у меня есть для вас кое-что. — Розенталь извлек из левого внутреннего кармана пальто нечто, обернутое в коричневую бумагу и перехваченное бечевкой, и протянул Хартману.

Приняв подарок, профессор уставился на него с тем же изумлением, с каким, вероятно, две тысячи лет назад люди внимали Нагорной проповеди.

— Что это? — спросил он и, опасаясь, не шутка ли это, добавил: — Видеокассета?

Продолжая улыбаться и смотреть на него ледяными глазами, Розенталь кивнул.

— Но… но почему? — Хартман крепко сжал в руке подарок. Освободиться от настороженности ему мешало недоверие, рождавшее в нем новые подозрения.

— Скажем так: она мне больше не нужна.

Хартман едва не расплакался. Он прижал пакет к груди, потом, словно о чем-то вспомнив, произнес:

— Но вы говорили, что у вас остались копии. Что с ними?

Розенталь покачал головой и, взяв в свою руку ладонь Хартмана, сказал:

— Они уничтожены. Я подумал, что в качестве подарка достаточно будет и одной кассеты. Своеобразный дружеский жест, если угодно.

Розенталь выпустил руку Хартмана и уже повернулся, чтобы уйти, когда его остановил вопрос патологоанатома:

— И вам больше ничего от меня не нужно?

Не оборачиваясь, Розенталь произнес:

— Все, что нужно, сделано. Все.

Они легли в постель, стараясь не касаться друг друга, — как будто молча приняли такое странное решение. В ту ночь они вообще не занимались любовью, Айзенменгеру было достаточно просто лежать рядом с Еленой, чувствовать ее дыхание, ощущать ее тепло.

Выключив бра над кроватью, Елена сказала:

— Мне всегда казалось, что уж я-то умею держать себя в руках. Как я ошибалась! Всего за два дня Аласдер, кем бы он ни был, показал мне, кто я есть на самом деле. Вот что мучает меня больше всего.

Айзенменгер пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

— Что?

— Человек, я сказал. Елена, ты живой человек — вот и все, что это показало.

Она задумалась:

— Дура, правильнее сказать.

Он рассмеялся:

— Это одно и то же. — Ему было приятно, что она засмеялась вместе с ним.

— Джон? — прозвучал через несколько минут голос Елены, когда, казалось, прошла целая вечность и сон уже понемногу смежил им веки.

— Да?

— Что происходит, Джон?

— А?..

— Так ты знаешь или нет?

— На этот вопрос я смогу ответить завтра, когда разберусь с маленькой странностью, которую обнаружила Белинда.

— Значит, все действительно очень серьезно?

— Боюсь, что да, — ответил Айзенменгер, и Елена уловила в его голосе нотку горечи, от чего ей стало как-то не по себе.

— Тогда что это? — спросила она.

Он ответил не сразу:

— Очень похоже, в графиках Белинды прячется коварный убийца.

Они договорились, что Айзенменгер заедет за ней в шесть, а пока Елена решила посвятить свободное время насущным делам и с головой погрузилась в житейские проблемы мистера Кодмана, вызванные растратой и нарушением условий досрочного освобождения. Елена не просто работала вполсилы — она чувствовала, что не может сосредоточиться. В ее сознании все звучали загадочные и пугающие слова Айзенменгера, сказанные накануне; они преследовали ее всюду, за что бы она ни бралась, стараясь отвлечься. Справиться со своим состоянием Елена не могла. То и дело перед ее мысленным взором возникало сосредоточенное, суровое лицо Айзенменгера. Она и раньше замечала, что, стоит доктору задуматься, его лицо тотчас принимает отрешенное выражение — но лишь затем, чтобы через несколько минут озариться улыбкой понимания. Айзенменгер как будто знал конечную цель своих умозаключений, искал недостающие звенья мыслительной цепи, тянувшейся от безответных вопросов к разгадке, то есть к истине.

Елена решила заняться приготовлением ужина, хотя есть ей совершенно не хотелось. Скорее она затеяла это для того, чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей и скоротать время до приезда доктора. Но едва она ступила на кухню, как появился Айзенменгер. Под мышкой он сжимал бутылку вина. Хотя он и выглядел усталым, глаза его радостно светились. Во всем его облике было что-то необычное, но что именно, Елена не могла распознать.

— Ну? — накинулась она на него прямо с порога, но доктор ответил не сразу. Сняв пальто, он прошел в комнату и, улыбнувшись, сказал:

— Почему бы нам не выпить вина?

«Боже мой! Ну почему он так действует мне на нервы?» — подумала Елена, но вслух произнесла совсем другое:

— Есть какой-нибудь прогресс?

— Еще бы! Дело постепенно проясняется. — Айзенменгер на секунду остановился, будто взвешивая каждое свое слово. — Определенно проясняется.

Теперь, глядя в глаза доктору, Елена поняла, что означает необычное выражение его лица.

Айзенменгер боялся. До этого момента она ни разу не видела, чтобы он чего-нибудь боялся, и это ее порой настораживало. Елена не успела ничего сказать, как доктор оживился: