Книга Ухищрения и вожделения - Филлис Дороти Джеймс

Олифант поспешно вмешался:

— Что вы этим хотите сказать, миссис Джаго?

— Такое убийство ведь называется «подделка», нет? Во всяком случае, так в деревне говорят, ну конечно, если кто не думает, что это все-таки Свистуна дело, а вы все с расчетом времени ошиблись. Ну а старый Хэмфри, тот, конечно, считает, что тут дух Свистуна поработал.

Рикардс сменил тему:

— Нас интересует портрет мисс Робартс, который недавно написал мистер Блэйни. Кто-нибудь из вас его видел? Сам он о нем говорил что-нибудь?

— Еще бы мы его не видели, — ответила миссис Джаго. — Он ведь тут, у нас в баре, висел. А я так и знала — он точно несчастье накликает. Очень злая картина, я других таких и не видала никогда.

Джаго повернулся к жене и терпеливо, но настойчиво принялся ее разубеждать:

— Не понимаю, как это можно говорить про картину, что она злая, Дорис. Картина не может быть злой. Вещи не бывают сами по себе злыми. Неодушевленный предмет не может быть ни злым, ни добрым. Зло — это то, что делают люди.

— И то, что они думают, Джордж. А картина эта родилась от злых мыслей. Потому я и говорю, что картина эта злая.

Она говорила очень твердо, но в словах ее не было ни следа упрямства или раздражения. Совершенно очевидно, такие споры между супругами велись без озлобления и по строгой справедливости, доставляя им обоим истинное удовольствие. Несколько минут они никого вокруг не замечали, поглощенные спором. Джаго продолжал:

— Согласен, такую картину не очень-то захочешь повесить на стенке у себя в гостиной.

— И даже в баре, если хочешь знать. Жалко, что ты пошел на это, Джордж.

— Ну, допустим. И все же, по мне, так она никому не внушила ничего нового: что раньше думали, то и потом. И ты не можешь сказать, что картина злая, Дорис. Картина не злая.

— Ну хорошо. Представь, тебе попалось орудие пытки, ну, что-нибудь такое из гестапо. — Миссис Джаго оглядела зал, словно в нагромождении экспонатов могла надеяться найти что-либо подобное. — Я бы и про это орудие сказала, что эта вещь злая. И не уделила бы ей места в своем доме.

— Ты могла бы сказать, что ее использовали во зло, Дорис. А это большая разница.

Рикардс спросил:

— А почему, собственно, вы повесили эту картину в баре?

— Потому что он меня попросил, вот почему. Я всегда нахожу место для пары-тройки его небольших акварелей, и иногда ему удается их продать. Иногда — нет. Я ему всегда говорю — пиши море. Ну, я хочу сказать, здесь же все про адмирала, верно? Все мореплавательное. Но ему вынь да положь — повесь тут эту картину. Ну, я сказал — повешу на неделю. Он и привез ее на велосипеде. В понедельник, двенадцатого.

— Он надеялся, что ее купят?

— Да нет, ее он не хотел продавать, она-то как раз была не для продажи. И он это объяснил.

— Какой смысл тогда был ее тут вывешивать? — спросил Олифант.

— Я ему так и сказал. — Джаго торжествующе взглянул на Олифанта, словно признал в нем родственную способность логически мыслить. — «Какой смысл ее вывешивать, если ты не собираешься ее продавать?» — сказал я ему. А он мне: «Пусть все на нее посмотрят. Пусть весь мир ее увидит». Ну и оптимист, подумал я. У нас ведь тут не Национальная галерея,[53]в конце-то концов.

— Скорее уж на Национальный морской музей похоже, — удивила всех Дорис, просияв улыбкой.

— Где же вы нашли для нее место?

— На той вон стене, напротив двери. Пришлось снять две картины с битвой на Ниле, а то как же.

— А сколько людей ее видели за эти семь дней?

— Вы меня спрашиваете, сколько у нас было посетителей? Ну, я хочу сказать, кто приходил, все видели. Никак не могли не видеть, верно ведь? Дорис хотела ее снять, да только я ведь обещал продержать ее до понедельника. Как обещал, так и сделал. Ну, правда, рад был, когда он ее забрал. Я уж говорил, здесь же все в память адмирала. Все только про него. Она как-то не подходила к убранству. А он сказал, что заедет за ней утром девятнадцатого, и заехал.

— Кто-нибудь с мыса или с АЭС ее видел?

— Если кто приходил. «Наш герой» ведь не ихний паб, постоянно они у нас не бывают. Большинство в конце дня торопятся уехать подальше от станции, да их и винить за это трудно. Ну, я что имею в виду — можно и над скобяной мастерской поселиться, да только не над такой.

— А что, много разговоров было об этой картине? Кто-нибудь спрашивал, где он ее хранит, например?

— У меня — нет. Да я считаю, большинство знали, где он ее держит. Я хочу сказать, он часто про свою мастерскую говорил. Да если б он и захотел ее продать, он никаких предложений не получил бы. Но я могу вам назвать кое-кого, кто ее видел. Хилари Робартс, вот кто.

— Когда это было?

— На следующий вечер, как он ее принес. Около семи. Она сюда временами заходит. Никогда не выпьет много — пару стаканчиков сухого хереса, и все. Возьмет свой херес и пойдет, сядет вон там, у камина.

— Одна?

— Обычно одна. Пару раз с ней был доктор Мэар. Но в тот вторник она была одна.

— И что же она сделала, когда увидела картину?

— Стояла и смотрела на нее. Народу в пабе набралось довольно много, и все вдруг замолчали. Знаете, как это бывает. Все смотрели на нее. Я-то не мог видеть ее лица — она стояла ко мне спиной. Потом она подошла к стойке и сказала: «Я передумала. Больше я сюда не хожу. Вы явно не желаете, чтобы у вас бывали посетители из Ларксокена». И ушла. Ну, что до меня, по мне все посетители хороши, если они умеют пить и не просят в кредит. Только я не думал, что мисс Робартс — такая уж большая потеря.

— Значит, здесь, на мысу, ее не очень жаловали?

— Не знаю, как на мысу, а в моем пабе — не очень.

Дорис Джаго объяснила:

— Как только она не старалась выжить Блэйни из Скаддерс-коттеджа. А он — вдовец и четверых детей один воспитывает. Интересно, куда, с ее точки зрения, ему было деваться? Конечно, он получает пособие на детей и еще кое-какие привилегии, но другой дом ему ведь на это не снять. Но мне, конечно, жаль, что ее убили. То есть, я хочу сказать, как же иначе-то? С кем бы такое ни случилось, все равно нехорошо. Мы венок собираемся послать от «Нашего героя».

— И вы тогда видели ее в последний раз?

— Джордж — в последний, — ответила миссис Джаго. — А я видела ее на мысу, вчера перед вечером. Должно быть, всего за несколько часов до ее смерти. Я говорю Джорджу: «Может, я была последней, кто ее видел в живых. Я и Нийл Паско, и Эми». В тот момент и не думаешь ни о чем таком, правда? Мы не можем предвидеть будущее, да и не хотели бы. Иногда я смотрю на эту АЭС и думаю, может, мы все скоро кончим так же — поляжем мертвыми на берегу?