Книга Дом на берегу океана - Андрей Величко

Опять же я читал, что где-то растут кокосовые пальмы, где-то финиковые плюс всякие там хлебные деревья…

Хендерсонские пальмы не давали вообще ничего съедобного, даже сок из них выжать было почти невозможно. Зато если их листья высушить, а потом отбить деревяшками, оставались довольно прочные волокна. Но сколько труда уходило на их получение, и сколь умеренным был результат!

У Поля на изготовление из ракушки одного крючка шло примерно двадцать часов работы, а поймать на него можно было несколько мелких рыбок или одну среднюю. Причем Поль был мастером: другие работали дольше, а крючки получались хуже.

Предки островитян привезли с Мангаревы какое-то растение с мелкими, но сладкими клубнями. На Хендерсоне оно не очень прижилось: больно уж мало тут было воды, но к моему появлению все-таки сохранились три с половиной куста, за которыми приходилось непрерывно ухаживать. Разумеется, урожая никак не могло хватить всему племени, но взрослым его и не давали – клубни шли детям.

Поэтому когда выяснилось, что с моим появлением на Изначальном острове требуются новые, доселе невиданные работы, но зато их результатом станет полная победа над голодом и жаждой, энтузиазма было хоть отбавляй, и пока еще он никуда не делся.

Тот же миф, согласно которому всякие там аборигены генетически значительно глупее европейцев, всегда казался мне насквозь сомнительным, а сразу после получения возможности посещать Хендерсон я убедился, что по крайней мере здесь он полностью несостоятелен. Все мои новые знакомые были сообразительнее, быстрее учились и легче воспринимали совсем незнакомые им понятия, чем приятели и подруги из Москвы.

Например, считается, что первый иностранный язык выучить довольно трудно, это на третьем-четвертом дело пойдет быстрее. Так вот, к моменту прибытия на остров я знал русский литературный, русский разговорный, английский почти свободно, а также вполне терпимо читал по-немецки. И все равно Ханя быстрее заговорила по-русски, чем я по-полинезийски, хотя до того момента вообще не имела понятия о существовании каких-либо иных языков, помимо родного. А ведь меня трудно отнести к дебилам, честное слово.

Более того, девушка уже на третий день смогла нормально общаться с мориори! Несмотря на то что их древний язык отличался от ее родного даже побольше, чем русский от украинского, например. И с тасманийцами она бойко болтала через неделю после их появления. Мне даже казалось – если устроить островитянам нормальный, учитывающий особенности их жизни тест на ай-кью, то только Марик наберет меньше сотни, да и то ненамного.

Причем все это имело достаточно правдоподобное объяснение. Пусть в последнее время появились вполне обоснованные сомнения в том, что растения и животные произошли от каких-то предков исключительно по Дарвину, но в том, что естественный или искусственный отбор может оказать очень серьезное влияние на формирование вида, сомневаться трудно. Скажем, если поколение за поколением отбирать среди крыс самых отвратных внешне, тупых и злобных особей, то в конце концов получится порода с доминированием именно этих признаков. Подобное называется негативным отбором, и именно он был одним из определяющих факторов развития европейской цивилизации.

Ведь что там являлось главными элементами риска? Войны и эпидемии! А на войне в первую очередь гибнут не только и даже не столько слабые и неумелые, сколько лучшие – самые смелые, честные и самоотверженные люди. Трусы же и подлецы выживают гораздо чаще. И оставляют потомство, воспитывая его на своих ценностях…

С первого взгляда кажется, что эпидемии в отличие от войн не обладают избирательностью, но на самом деле это не совсем так. Власть имущие и просто богатые всегда имели больше шансов выжить. А это опять-таки не те люди, которых можно взять за образец моральных качеств. Судя по современной мне России, дело обстоит с точностью до наоборот, и я сильно сомневаюсь, что в прошлом было иначе.

Предки моих островитян не воевали, эпидемий среди них тоже не было. И тут отбор был положительным – преимущественное право на выживание имели самые полезные для племени люди, то есть сообразительные и трудолюбивые. А также сильные духом – как Поль, например. Кто-нибудь послабее на его месте давно сдох бы, а он сумел выжить, а незадолго до моего появления стать практически незаменимым.

Наконец, не следует забывать, что до середины девятнадцатого века крестьяне были самым многочисленным сословием Европы. Во всех ныне живущих течет крестьянская кровь, включая и немногих сохранившихся настоящих аристократов. А какие свойства помогали выжить крестьянину? Сообразительность? Не всегда, ой, как не всегда. Стремление к лучшей жизни для себя и своих детей? Способности к наукам? Не смешите.

Наибольшие шансы имели смирившиеся со своей тяжкой долей, не помышляющие ни о чем лучшем и умеющие только пахать землю дедовскими способами. Именно этот набор свойств и закреплялся в их потомках.

Наконец, есть еще один фактор, отнюдь не добавляющий привлекательности современному среднему европейцу. Он действует совсем недавно, но по силе воздействия, пожалуй, превосходит все войны и эпидемии прошлого. Я имею в виду телевизор. Ведь сейчас на программах этого, как его еще довольно мягко назвал Высоцкий, «глупого ящика для идиотов» вырастает уже третье поколение! Внуки зомбоящика, блин.

И вот сидят они перед экраном с пивом или попкорном и смотрят, как несколько недоумков разыгрывают шоу уже не для дураков, как оно было раньше, а просто для олигофренов! Потому как их титанические усилия не пропадают зря, и аудитория с каждым годом становится все менее притязательной.

Даже игры с компом, хоть с ними и пытаются бороться некоторые родители, не приводят к такой деградации, как страсть к голубому экрану. Там все-таки надо хотя бы приблизительно знать, что делать с кнопками на клавиатуре, то есть шевелить мозгами.

В свое время мне очень повезло – мой отец отлично понимал всю глубину исходящей от телевизора опасности и сумел привить мне непреодолимое отвращение к этим выкидышам современной электроники.

Так что благодаря всему комплексу вышеуказанных причин я имел основания смотреть в будущее с оптимизмом. Народ тут отличный, и, если мы с дядей Мишей и Женькой не напортачим, его ждет достойное будущее.

Недавно Поль прислал радиограмму, что он уже отобрал для переселения в Форпост двенадцать семей. И просил, если есть возможность, прислать за ними «Мечту», потому что пора набирать новых кандидатов, но он не может этого делать, пока не решена судьба предыдущих.

Сплавать на Чатем можно, подумалось мне, хоть сейчас и зима. Погода, правда, менее устойчивая, чем летом, но наш катамаран вроде неплохо переносит штормы. Зато чаще меняется ветер, и есть надежда, что возвращаться можно будет не как в прошлый раз, то есть в основном на дизелях.

Сам же народ с Чатема вызывал у меня некоторые, совсем небольшие, но все же сомнения. Чем-то он отличался от обитателей Хендерсона и Питкэрна, а вот чем – понять я не мог. Может быть, дело в том, что они там вообще никогда не воевали? Поль подтвердил – это действительно так. Что вообще-то довольно странно – народу там достаточно много, порядка полутора или даже двух тысяч, остров небольшой, ресурсы ограничены. Казалось бы, самое место для вооруженного дележа чего-нибудь ценного! На Тасмании вон гораздо свободнее, но и то племена нет-нет да и подерутся между собой, как мне рассказали гости с этого острова. А на Чатеме – тишь, гладь и всеобщий пацифизм. Оно, конечно, здорово, но вдруг это окажется заразным для аборигенов Хендерсона и Питкэрна? Поль в этом смысле не показатель, у него к таким вещам иммунитет был с детства, а по результатам общения сначала со мной, а потом с дядей Мишей он многократно усилился.