Книга Заговор против Америки - Филип Рот

Весь этот день — 8 сентября 1942 года — до глубокого вечера Уинчелл разъезжал по Манхеттену со своей переносной дощатой трибуной — с Уолл-стрит, где его в целом проигнорировали, в Маленькую Италию, где его освистали, и в Гринвич-виллидж, где его подняли на смех, и в округ Гармент, где его слова нашли сдержанное понимание, и на Верхний Вест-сайд, где рузвельтовские евреи приветствовали его как мессию, и наконец в Гарлем, где толпа в несколько сотен негров, собравшаяся послушать его в полутьме на углу Ленокс-авеню и 125-й улицы, наградила оратора редкими смешками и столь же скудными аплодисментами и главным образом осталась почтительно безразличной, безмолвно демонстрируя тем самым, что для завоевания здешних сердец и преодоления застарелой неприязни необходимо нечто принципиально иное.

Трудно было определить, в какой мере — и в какую сторону — качнули чашу весов на предстоящих выборах митинговые усилия, предпринятые Уинчеллом 8 сентября. На взгляд херстовской «Дейли миррор», с которой сам Уинчелл до недавнего времени сотрудничал, настойчивые попытки лишить в канун выборов в Конгресс Республиканскую партию массовой низовой поддержки по всей стране выглядели прежде всего публичной истерикой — вполне предсказуемой публичной истерикой страдающего манией величия скандального журналиста, которого отовсюду выгнали и который оказался просто не в состоянии безропотно выйти из света прожекторов, — причем газета особенно упирала на тот факт, что ни один из манхеттенских кандидатов в Конгресс от Демократической партии ни на трибуне, плечом к плечу с Уинчеллом, ни в одной из толп слушателей замечен не был. Ведя предвыборную кампанию, демократические кандидаты старались держаться подальше от человека, делающего себе политическое харакири, называя в одном ряду имена Адольфа Гитлера и по-прежнему обожествляемого большинством президента США, всенародного гаранта мира и процветания, личным героизмом и государственными достижениями которого восхищался сам фюрер. В короткой саркастической редакционной колонке, озаглавленной «Опять за свое», «Нью-Йорк таймс», характеризуя последние эскапады Уинчелла, смогла прийти к одному-единственному выводу: Этот человек — гений, но, увы, гений исключительно саморекламы.

Уинчелл потратил еще четыре дня на выступления в четырех остальных округах Нью-Йорка, а на следующей неделе выехал на север, в Коннектикут. Все еще не заручившись согласием ни одного кандидата от Демократической партии на ведение предвыборной кампании под знаком его пламенных филиппик, Уинчелл со своей переносной дощатой трибуны митинговал у заводских ворот в Бриджпорте и перед входом на верфи Нью-Лондона; сдвинув федору на затылок, а галстук — набок, он кричал хмурым толпам: «Фашизм! Фашизм!» С индустриального побережья Коннектикута он направился еще дальше на север — в беловоротничковые пригороды Провиденса, потом, перебравшись с Род-Айленда на материк, — в фабричные поселки юго-восточного Массачусетса, — обращаясь с речами порой к какому-нибудь десятку-другому человек то в Фолл-Ривер, округ Броктон, то в Квинси, — с неменьшим ражем и куражом, чем при первом своем выступлении на Таймс-сквер. Из Квинси он переехал в Бостон, где намеревался провести три дня, постепенно и последовательно перемещаясь из населенного ирландцами Дорчестера в Южный Бостон, а затем и в итальянский Норт-Энд. Правда, в первое же его дневное выступление на оживленной Перкинс-сквер в Южном Бостоне, вместо нескольких хулиганов, преследующих Уинчелла антисемитскими выкликами (а с этим явлением ему пришлось столкнуться, как только он покинул родной Нью-Йорк и лишился полицейской охраны, обеспеченной мэром Нью-Йорка — республиканцем, но ярым антилиндберговцем Лагуардиа), оратора встретила хорошо организованная толпа с плакатами и знаменами, более уместными на митинге Общества дружбы на Мэдисон-сквер-гарден. И в то мгновение, когда Уинчелл раскрыл было рот, собираясь начать выступление, кто-то рванулся к дощатой трибуне с горящим крестом, намереваясь поджечь ее, кто-то другой пару раз пальнул в воздух из ружья то ли в знак начала волнений, то ли в острастку смутьяну из «Жид-Йорка», то ли и то и другое сразу. И это произошло в районе, застроенном невысокими кирпичными домами, с маленькими семейными магазинчиками и миниатюрными трамвайчиками, с особнячками, на крыше каждого у которых — в эту дотелевизионную эпоху — одиноко торчала труба дымохода, — и это произошло в Бостоне, где Великая депрессия так и не закончилась, произошло прямо возле классически американской шеренги вывесок — кафе-мороженое, парикмахерская, аптека, — произошло лишь чуть в стороне от темных готических контуров собора Св. Августина, — произошел налет вооруженных дубинками и орущих: «Убей его!» хулиганов, — и таким образом через две недели после начала избирательной кампании Уинчелла в пяти округах Нью-Йорка его деятельность наконец-то, как он и надеялся, принесла ощутимые результаты. Наконец ему удалось вытащить на свет темные силы, поддерживающие и питающие режим Линдберга, и продемонстрировать всему миру гротескно-жуткую физиономию существующего в стране режима.

Хотя бостонская полиция ничего не предприняла во усмирение хулиганов — пальба длилась битый час, прежде чем на митинг прибыл первый патруль, — вооруженные телохранители в штатском, с целой командой которых Уинчелл разъезжал по стране, кулачными ударами оттеснили первую волну атакующих, сбили пламя с его загоревшейся было брючины и, буквально втиснув незадачливого оратора в припаркованную всего в нескольких ярдах от трибуны машину, отвезли его в Карни хоспитал на Телеграф-хилл, где Уинчеллу обработали ссадины на лице и незначительные ожоги.

Первым, кто навестил Уинчелла в больнице, оказался вовсе не мэр Бостона Морис Тобин и не соперник Тобина по борьбе за пост мэра экс-губернатор Джеймс М. Карли (еще один демократ и приверженец Рузвельта, который, как и демократ Тобин, не захотел иметь ничего общего с Уолтером Уинчеллом). И не местный конгрессмен Джон У. Маккормак, чей крутой братец — бармен по прозвищу Ноко (наверняка от нокаута) — вел себя в округе ничуть не менее властно и самоуверенно, чем популярный конгрессмен-демократ. К всеобщему — начиная с самого Уинчелла — изумлению, первым его проведал республиканец патрицианского происхождения с безупречной новоанглийской родословной — восседающий в своем кресле второй срок губернатор Массачусетса Леверетт Солтонстолл. Услышав о госпитализации Уинчелла, губернатор Солтонстолл сразу же покинул здание администрации штата с тем, чтобы лично принести соболезнования пострадавшему (которого он в душе не мог не презирать), и пообещал провести тщательное расследование того, что, как он выразился, было хорошо спланированным и заранее подготовленным заговором, лишь по счастливой случайности не приведшим к роковым последствиям. Он также клятвенно пообещал Уинчеллу помощь и содействие полиции штата, а если понадобится, то и Национальной гвардии, на все время, необходимое для проведения кампании в Массачусетсе. И прежде чем покинуть больницу, губернатор лично проследил за тем, чтобы у палаты Уинчелла был организован пост вооруженной охраны.

«Бостон геральд» расценила вмешательство Солтонстолла как политический маневр, призванный представить губернатора в наиболее выигрышном свете — как отважного, безупречно честного и прямодушного консерватора, вполне способного заменить в 1944 году на посту вице-президента страны как бы консолидирующего нацию демократа Бартона К. Уилера, который уже сделал все, что от него требовалось, в 1940 году, но, будучи крайне несдержанным в речах оратором, мог бы (как полагали сейчас многие республиканцы) стать обузой Линдбергу на весь второй срок. На устроенной в больнице прессконференции Уинчелл, выйдя к репортерам в халате, с пластырем на пол-лица и забинтованной левой ногой, выразил губернатору признательность, однако от предложенной помощи отказался в официальном заявлении, выдержанном теперь, когда он превратился в жертву покушения, в куда более взвешенных тонах, нежели его всегдашняя истерика пополам с агрессией. Письменный текст заявления роздали двум с половиной десяткам радиожурналистов и газетчиков, столпившимся в больничной палате. Начиналось оно так: В день, когда кандидату в президенты США потребуется целая рота вооруженных полицейских и национальных гвардейцев, чтобы он смог реализовать свое право на свободу слова, наша страна окончательно скатится в фашистское варварство. Я не могу смириться с тем, что религиозная нетерпимость, насаждаемая непосредственно из Белого дома, уже настолько испортила рядового американца, что он утратил малейшее уважение к иным политическим убеждениям и к чужой вере. Я не могу смириться с тем, что ненависть к моей религии, в равной мере разделяемая Адольфом Гитлером и Чарлзом Э. Линдбергом, уже пустила корни столь глубоко…